Алекс Фрайт - Не игра. Сборник рассказов

– Умирать вместе не так страшно.

Теперь все смотрели на специалиста по нейрочипам.

– Там, – он кивнул куда-то за окно, – программируется ненависть. Мы станем для них хуже клопов в постелях, тараканов в пище, саранчи на посевах. Они выжгут нас со своей планеты быстрее, чем я доберусь до аварийного источника питания системы контроля. Они уже ненавидят нас больше, чем боялись. И они возвращают наш дар обратно.

Хмурая девушка с красивым лицом перевернула скорчившееся на полу тело ногой, пристально посмотрела в широко открытые глаза Мироновича и усмехнулась:

– Когда-то, в самом начале создания психоматрицы, я изучала литературу этой расы. Пыталась разобраться, почему в одних жизненных ситуациях они испытывают неприкрытый ужас, а к другим жутким обстоятельствам в жизни они совершенно равнодушны. Один из их писателей, Толстой, кажется, сказал о книгах Андреева: «Он пугает, а мне совсем не страшно». Вот этого человека он бы испугался. Даже мертвого.

Мужчина с квадратной челюстью взглянул на темные мониторы системы контроля:

– Перефразирую вопрос. Сколько осталось нам?

Хмурая девушка безразлично пожала плечами и шагнула к каменному ограждению, вслушиваясь в нарастающий гул в воздухе.

– Не все ли равно? – весело ответил второй мужчина и подмигнул растущим черным точкам в небе.

***

Первое звено истребителей, поднявшихся с аэродрома в Мачулищах, разорвало безмятежную тишину над Минском ревом реактивных двигателей. Тройка красно-белых самолетов заложила вираж вокруг «Серебряного Шпиля» и, развернувшись, выпустила по зданию целый рой ракет, а стекла в городе уже дрожали от тяжелого гула идущих на цель бомбардировщиков.

– Неужели он должен был умереть? – девушка оторвала покрасневшие глаза от огненного смерча, бушующего на месте бывшей колонии чужих.

– Он отучил людей бояться, – тихо отозвался старый человек.

– А вы снова научили их ненависти. Чем же вы лучше чужих? – горько упрекнула его девушка.

– Ты права.

Старик опустил голову, и девушка вдруг остро осознала всю тяжесть решения, принятого этим человеком и его печаль.

Очередная волна бомбардировщиков утюжила раскаленный кратер на месте «Серебряного Шпиля», осыпалась обломками стекла и бетона национальная библиотека, расплавленная земля перетекала через проспект Независимости, и от улицы Калиновского доносился лязг траков бронетехники.

– Ты права, – повторил старик, не поднимая глаз. – Равнодушие, ненависть и полное отсутствие страха. Что может быть хуже такого человечества?

Разгорающийся закат над узкими улочками Тешоара. Время, когда небо закручивается в пылающие воронки, и от огненных спиралей начинают отрываться ослепительные молнии. Я поправляю темные очки. Знакомый переулок. Замерзшая грязь, перемешанная со снегом и навозом вьючных животных, хрустит под ногами. Ветер колючими иглами в лицо. Облачка пара от дыхания. Я отбрасываю капюшон куртки из шкуры северной змеи на спину – несколько минут под жестким излучением не принесут вреда.

Низкая дверь в кабак. Я так и не научился правильно произносить его название на местном языке. Для меня это просто кабак, таверна, гостиница. Прежде чем войти, несколько секунд вглядываюсь в далекий купол Ледяной Пристани, втиснутый между острыми горными пиками. Три долгих зимних года я не был здесь.

За дверью меня встречает пьяный гул сотни глоток безобразных гуманоидов. Невыносимая жара в задымленном помещении. Факелы, задыхающиеся от недостатка кислорода. Бесформенные тени шевелятся на потолке. Стойкий запах местного самогона и прогорклого чада от подгоревшей пищи. Я сглатываю ком в горле – съесть что-то в этом притоне самоубийство. Разве что немного алкоголя. Осматриваюсь в поиске свободного стола. Рыжий отблеск в полутьме. Миловидное девичье лицо. Айхана?

Она поднимается с табурета и быстро идет ко мне. Армейские ботинки, стеганые штаны с широким поясом. На боку короткого жилета ножны с клинком. Зимняя куртка в руках. Глубокие шрамы рисунка на обнаженном плече.

– Я так давно жду тебя, Чужой.

Прижатая к сердцу ладонь, сияющие глаза, неприкрытая радость в мелодичном голосе. Я не могу оторвать взгляд от головы снежного волка на ее коже. Она проклятая, рожденная зимой. И мне столько лет знакомо ее лицо.

Крохотный каменный мешок под самой крышей. Хлипкая дверь с таким же хлипким запором. Пламя факела в железной оправе устало лижет закопченный потолок. Ветер яростно трясет кусок рваной кожи на окне, холодными щупальцами обшаривая маленькую комнату. В прорехи заглядывает огненная ночь. Небо Бельтэйна, как мазки кисти сумасшедшего художника – океан разноцветного огня, полыхающий яркими вспышками и испещренный полосами полярного сияния. Тусклые блики на отсыревших за зиму стенах. Топорно сколоченное, расшатанное ложе. Ворох одежды на полу. Тонкий силуэт бледного лица. Теплое тело, прижавшееся ко мне.