Валерий Заморин - Записки русского, или Поклонение Будде

– Угощу. Пойдемте, – коротко бросил Филипп.

Мы отыскали небольшое кафе и расположились за свободным столом. Бродяга тут же протянул руку к соседнему столу, вытащил из стоявшего на нем пластмассового стаканчика бумажные салфетки и сунул их в карман. Хозяйка кафе, худенькая красивая блондинка с тонкими чертами лица, бросила на бродягу неприязненный взгляд, но прирожденная тактичность истинного автохтона Великого Города заставила ее отвести глаза; она с улыбкой обратилась к Филиппу:

– Что будете заказывать?

Филипп пробежал глазами меню, заказал бродяге борщ, бифштекс и чай. Себе мы взяли кофе по-турецки. Когда бродяга насытился, Филипп спросил его:

– Давно вы в Петербурге?

– Второй месяц. Вы узнали меня?

– Да.

– Я вас тоже узнал. Наверно, слышали, как со мной несправедливо поступили, сволочи! Жена – девка деревенская! – умудрилась оформить развод, все себе загребла. Завела красивенького альфонса. Меня даже на порог не пустила, паскуда! Ее родственнички, которых я из грязи в люди вытащил, угрожали мне, мол, еще раз заявишься, в милицию сдадим за хулиганство. Вот и делай людям добро! Тогда я пошел к своему старшему брату, чистоплюю. Денег он мне дал, но при этом идиотской моралью накормил, обидел меня: «Ты опозорил нашу семью! – говорит. – Я всю жизнь честно проработал на заводе за жалкие гроши, а у тебя хватило низости даже сиротские дома обворовывать». – «Знаешь, почему ты работал за жалкие гроши? – сказал я ему. – Потому что ты полуграмотный, примитивный мужик, большего не стоишь. Деньги для того и существуют, чтобы обходить дураков стороной». Никого я не обворовывал. Завистники оклеветали меня, метили на мое место.

Бродяга расправил плечи, напыжился.

– Я, не щадя себя, сутками работал на благо области! Они еще вспомнят обо мне!.. – Он допил свой чай и продолжал: – Сюда я приехал к одной питерской дамочке. Я с ней познакомился заочно, по переписке. Я не умею писать любовные письма, поэтому уговорил писать их за меня одного скрипача, он полгода отбывал в нашей колонии свой срок – сбил пьяного мужика на своей машине. Я отправлял эти чертовы письма, не читая. Цыпа питерская из-за этих самых писем и выставила меня через неделю за порог, говорит: «Из писем, что вы мне писали, у меня сложился образ тонкого интеллигентного человек, невинно пострадавшего. А вы оказались грубым, недалеким человеком. У нас нет ничего общего. Вот вам триста долларов на обратную дорогу – уезжайте». И чего этот скрипач такого «тонкого» наворотил в письмах, не пойму. Подложил мне свинью, сучий сын! – Лицо его исказила неприятная гримаса, он сжал ладонь в кулак и помахал им. – Чтоб я уехал из Питера – черта с два, дура! У меня два высших образования, все документы при мне. Деньги я зашил во внутренний карман, пусть лежат, тратить их не буду. Мир не без добрых людей, с голоду не умру. Я еще поднимусь здесь, весь Питер услышит обо мне. Кое-кто в ногах у меня будет валяться!

Филипп подозвал хозяйку, оплатил счет и поднялся из-за стола.

– Куда вы?! – вскинулся бродяга.

– Извините, мы спешим, – сказал Филипп и направился к выходу.

– Удивительно, даже страдание, выпавшее на его долю, ничему не научило бедолагу, – сказал Филипп, когда мы вышли из кафе и не спеша продолжили свой путь по Невскому. – Низкий человек, на какой бы ступеньке общественной лестницы он ни стоял, будь он губернатором, будь он бродягой, все равно останется низким.

– Да, – согласился я. – Будда в своей последней проповеди говорил: «Сердце делает человека и Буддой, и скотом. Заблудившись, человек становится демоном, а просветлев – Буддой».

– Господи, знал бы ты, какую боль в сердце ощутил я однажды, когда, проходя мимо его автомагазина, увидел выброшенное во двор наше уникальное оборудование под ливнем! Ночью я не мог уснуть, ходил из угла в угол, курил беспрестанно. «Хочешь пополнить ряды непризнанных русских гениев, рано умерших от чиновничьего произвола? – сказала Наталья и предложила: – Я уезжаю в фольклорную экспедицию в Мезень, поехали со мной. Издалека ты посмотришь на все по-другому». Я подумал-подумал да и принял предложение жены.

В Мезени мы жили у доброй старой женщины. Днем она делала удивительные игрушки из дерева (их оптом скупал у нее молодой парень, прилетавший из Архангельска), а вечером, если такое понятие применимо к полярному дню, пела старинные поморские песни. Наталья записывала их на магнитную ленту.

Филипп остановился, придержав меня за руку, мечтательно произнес: