Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество

Тогда, в обманные 60—е, я робел и помалкивал в их компании, не умея вникнуть в смысл поэтических головоломок, как и разгадать код абстрактных полотен Олега Соколова, за дружбу с которым чуть не схлопотал выговор в личное дело. Донес инструктор горкома комсомола, похожий на Урию Хипа тип с красивой фамилией Снигирев. Но меня влекли эти люди, тревожил дух их глухого, как мычание, протеста. Чего-то знали они, как и Юрка Бровкин, наверное, чего не доходило до меня, не доставало. Вера в светлое будущее освещала мои горизонты. И шел я к нему безоглядно мимо пленумов и съездов, как мимо ристалищ, капищ…

Бурлила Одесса 60—х молодым задором Дерибасовской, Ланжерона и Аркадии, веселой гульбой возвращавшихся с путины китобоев флотилии «Слава», мелодиями Дунаевского из «Белой акации» в исполнении любимца публики Водяного, победами футболистов «Черноморца», любопытными туристами-иностранцами с их прилипалами-фарцовщиками. Позже назовут нас поколением хрущевской оттепели, шестидесятниками, детьми ХХ съезда. Оттепель 60-х в Одессе задавил лично секретарь обкома КПСС Синица. Хорошо еще, не помешал закончить ОВИМУ вместе со своим курсом…

В одесском горкоме приоткрылись мне тайные пружины советской партийной власти. Банкеты на весь рабочий день в рыбацких совхозах Отрады и Люсдорфа в так называемых инспекционных поездках с милицейским начальством. Столы, накрытые на свежем воздухе, полны деликатесов. Коньяк, водка – вина не жаловали, дамский напиток. Когда они только работают, и те и другие? Но молчу, я теперь один из них, кого льстиво поит и кормит местное начальство. За что только? И чем придется расплачиваться? Еще не разобрался. Жду разговоров о деле, о цели приезда. Что-то не слышно. В чем же суть инспекции? Может, в том, чтобы показаться, напомнить, что мы есть и все видим. А что это такое – «все»?

С тех самых пор помню зловещую силу заседаний бюро горкома, на которых теряли сознание здоровенные мужики, лишенные партбилетов за ту или иную провинность перед партией. Запомню тоненькие телефонные справочники для служебного пользования с именами и отчествами должностных лиц в Горисполкоме, Горкоме партии, Горздравотделе, ГОРОНО, Жилищно-коммунальном хозяйстве, милиции – словом, все тех, кто на самом деле принимает решения в городе. Часто просто по звонку между собой.

Проходная сила спецпропусков в страну изобилия и тишина покрытых ковровыми дорожками спецбуфетов, услужливость служебных машин и сладкий номенклатурный мир всемогущества – вот я здесь, внутри, вплотную, кажется, приближен к тайне власти, и все равно ускользает она, как блуждающие взгляды коллег, убегающие в пол, в потолок, только не глаза в глаза. Так что же такое партия, и из какой породы ее члены на самом деле? Другого политического режима я не знал, и потому особо не заморачивался: что застал, то и норма. Так жили, живем и будем жить, наверное. Осторожность, осторожность, осторожность: как бы чего не ляпнуть, не нарушить тайну власти, не загреметь самому. О степени развращенности власти мне еще предстоит многое узнать в будущем. Пока просто противно. И перед людьми неловко.

Никогда не забуду, как выгнал меня из своего огромного кабинета первый секретарь Горкома партии по фамилии Лисица. Я ввалился к нему прямо с поезда, с фибровым чемоданчиком и в трикотажным штанах с пузырями на коленках. Спешил радостно поделиться впечатлениями и мыслями о Днепропетровском Дворце культуры, рассказать, что и как будем делать в нашем Одесском Дворце студентов. Спешил к старшему товарищу. А он там из глубины своего необъятного стола с телефонами, просверлил меня неприязненным взглядом, как обыскал, и вдруг цыкнул, подавшись вперед, как на шавку:

– Куда ты пришел в таком виде, сопляк? Это Горком партии, а не Привоз. А ну, вон отсюда!

Несколько секунд я стоял, не шелохнувшись, осмысливая сказанное, пока густая краска заливала лицо и шею. Не нашелся, что ответить и ушёл, пятясь, тихо притворив за собой тяжёлую дверь, не смея взглянуть на секретаршу. Про картину Серова «Ходоки у Ленина» он явно и не слышал. Пережитое унижение застрянет колючей занозой, но еще долго наивный строитель коммунизма будет рваться в эту партию. За два года в одесском Горкоме комсомола, казалось, нагляделся на цинизм кучки посредственностей, создавших свой остров изобилия в море всеобщей нужды и унылой покорности. Но вот пройдет совсем немного времени, и я снова вернусь в комсомол.

Еще не скоро дойдет до Идеалиста-утописта горький вывод большого русского писателя Виктора Астафьева: «Власть всегда бессердечна, всегда предательски постыдна, всегда безнравственна…» Она и развращает. Эта истина не только для меня, она для всех русских душою соотечественников. Дойдет, тогда и сделаем и мы то, что давно получилось у людей во всем Западном мире: поставим эту власть под контроль.