Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество

А мы пока на вахте. Открыли окна гигантских цилиндров и в их еще не остывшей утробе железным шкребком сдираем жирный чёрный нагар на их стенках. В телогрейке, с нахлобученной ушанкой, с фонарём на поясе и с верёвкой на щиколотке, ныряешь в пекло. Веревка, это чтобы вытащили, если сознание потеряешь. Выдержать можно минуты три, не больше. Окунёшь голову в ведро с водой и обратно.

Пришла, наконец, и наша очередь. Отмылись под душем. Мыло копоть не берет, только едкий антинакипин, от которого вылезают волосы. Но зато отмывает, оставляя черные ободки вокруг глаз. В моей пятерке – Вася, кок судовой, бывалый моряк. Повел нас сразу спирт покупать. А где? В аптеке, чудак, где ещё? Там он дешевле семечек. Нашёл хозяин запылённую бутылку где – то на верхотуре, специально лестницу приносил, ползал под потолком. А Вася ещё стакан просит.

– Зачем вам? – не понял хозяин. – Мы им лошадей протираем.

Когда понял, побежал куда – то, привел всю семью смотреть, что «эти люди» со спиртом делают. Вася стакан взял, бутылку свинтил, и залпом, практически слил 200 грамм в горло. Обтерся рукавом и сказал хозяину:

– Давай ящик, 12 бутылок!

– И мне, и мне! – загалдела наша пятерка.

Они долго не могли понять, кто мы такие, что за русские? Такая глушь, эта Бразилия! Только имя Терешковой пробудило что-то в их сознании:

– А-а-а, коммунисты!..

Обалдевший хозяин помчался на машине за товаром, а когда вернулся, за ним шла толпа. Пришли посмотреть. Как дикари, честное слово. Загрузили ящики в его машину и в порт. За нами процессия, поют, танцуют. Карнавал какой – то устроили из серьёзного дела. У проходной довольный аптекарь вручил нам каждому по мешочку бразильского кофе. Но тут случился конфуз. Оказывается, вывозить из Бразилии кофе нельзя. Вася опять всех выручил. Достал из загажника мерзавчик «Столичной» и вручил с краткой, но выразительной речью таможенникам. Те поняли, ворота открылись. Но на борту помполит сразу запер спирт в баталерку:

– Дома отдам!

Что ж, целей будут. Этим спиртом комсорг будет спаивать Ленинградский комсомол, полюбивший ходить в гости к вернувшейся на родину из дальнего рейса команде… Тогда и возникнет Вадим Чурбанов, которому суждено будет развернуть мою жизнь на 180 градусов. Но это еще впереди.

Посреди Атлантического океана под гул дизелей слушал по радио речь Хрущева с призывом к всеобщему и полному разоружению. И снова червячок где-то внутри: вот где она, жизнь-то настоящая! Далё-ё-ко. А мы тут, затерянные в южных широтах, ишачим, сырую нефть возим. Лежал после вечерней вахты на теплой соленой палубе, подрагивающей от работавших в утробе машин. Запрокинув голову, смотрел на Южный Крест на синем бархате неба и искал среди мерцающих звезд свою. Где она, романтика? Тоска одна. По земле, по друзьям, по человечеству. На вахте стою, и злость разбирает. На кой черт родился?

Под Кубой, у американской военной базы Гуантанамо настиг ураган «Флора». Стеной стал океан. Ушел танкер в гигантскую волну, как подводная лодка. Надрывались дизеля, оттягивая киль от рифов. Уже затоплен кормовой отсек. Набиваю пробитый сальник гребного вала, болтаясь в лёгком водолазном костюме в этом отсеке. Бьет струя в маску, вырывает из рук фитиль, инструменты. Законопатил. Выплыл. И снова в машинное отделение мотаться вслед за качкой от одной бортовой переборки к другой, следить за приборами. Нас медленно, но неумолимо несло на рифы Острова Свободы. И тут завис над судном американский военный вертолет. Пилоты уже сбросили веревочный трап:

– Давай, русские, спасайся!

Но ураган ушел, как и пришел – внезапно, покрыв Сантъяго де Куба толстым слоем желтого ила, из которого торчали верхушки деревьев и трубы. «Луганск» загрузился сахаром и почапал домой. Тоска, уж совсем смертная, навалилась у родных берегов. Ни есть, ни спать. Лежал в судовом лазарете и смотрел в белый потолок. И ради этого стоит жить?…

Одесса хоронила своих сынов. Гробы стояли в фойе Дворца моряков на Приморском бульваре. Люди запрудили Дерибасовскую, Пушкинскую, медленно двигаясь к гробам. Безмолвно расступалась толпа и пропускала сквозь себя моряков, опустив глаза вниз, отдавая вековую дань скорби по не вернувшимся. И уважения тем, кто снова уходил в море. Утонула в Бискайском заливе «Умань» с грузом железной руды. Перевернул шторм шестнадцать тысяч тонн железа, и ушли на дно наши товарищи с капитаном Бабицким на мостике. Спасшиеся молчали. С них взяли подписку не рассказывать, как грузили в Туапсе мерзлую руду, и как растаяла она в Средиземном море и сползла ее шапка на правый борт, и как в левый борт била волна и кренила и кренила судно, и как закачали баласт почему – то в верхние, а не нижние баластные танки, и как почему – то не стали кормой к волне и не взяли курс на ближайший порт Кадис, всего – то в тридцати милях.