Олег Лунев - Сердце и кости

Жиль чихнула и когда Георг посмотрел на неё, он понял, что она была единственным человеком, которого он пустил в свою жизнь по-настоящему. Он не сомневался, что рано или поздно она узнает всю правду о доме, но сейчас это его не беспокоило. Не исчезнет ещё много лет этот массивный книжный стеллаж, и этот камин простоит здесь ещё сотню лет. Но у Георга всего одна Жиль, и она не может обратиться в камень и застыть, а если бы и могла, то это была бы уже не она. Прекрасное всегда дышит налётом разложения. Жиль дохнула на Георга этим сладостным ароматом из прелести и порока, золотого блеска и мрачной тишины в тот самый момент, когда впервые встретились их глаза. Георг с радостью отдал бы свой глаз, как сделал Один, в обмен на возможность всегда чувствовать живое и прекрасное нечто, которое нельзя описать или изучить, но которое называется Жиль.

– Оставим окна открытыми, ночью ещё не холодно. Можем спать у камина… – начал Георг и заметил, как Жиль смотрит на него с улыбкой. – Что?

– Ничего, ты такой деловой, – ответила она одновременно с удовольствием и издёвкой.

– Ты – моя гостья, здесь я вырос, и чувствую ответственность, не знаю, как объяснить… Родителей уже нет, а я как будто привёз тебя к ним знакомиться, – быстро проговорил Георг, забыв о своей маленькой тайне. Он увидел, как тень неожиданной мысли пробежала по её лицу, но Жиль ничего не сказала. Молчал и он.

После всего, что сейчас ещё только должно случиться, он не раз возвращался к таким моментам в попытках понять могло ли быть всё иначе, могла ли какая-нибудь фраза быть роковой. Или наоборот могло ли что-то, найди он для этого слова и скажи в нужный момент, хоть что-то изменить. Эти воспоминания не были травмой или кошмаром, они просто были потому что их не могло не быть, и Георг обращался к ним скорее из интереса, чем с горечью в сердце. Это его память, она прекрасна. Наконец, она нарушила молчание:

– Я поняла тебя, я просто шучу. Ты, главное, не переусердствуй. Мне здесь нравится, ты сделал всё как надо. Теперь забудь об этом и будь со мной, а не для меня. Когда ты отсюда уехал?

– Давно, больше трёх лет прошло. Пойдём, покажу тебе всё, – ответил он.

Жиль внимательно рассматривала дом и молчала, а Георг показывал. Он не говорил о прошлом, о детстве, он только называл предметы, которые она и так могла видеть: вот стол, здесь ещё просторный шкаф для одежды, ещё один есть наверху, но поменьше.

Они остановились у лестницы наверх, там была комната родителей. Он запер её три года назад, внутри не осталось ничего, он даже ободрал обои. Он понимал, что в этом было что-то нездоровое, но почему он сделал это? Когда умер отец, они собрали всё самое важное и уехали на утро после похорон. Он помнил, где могила, но не собирался показывать её Жиль, как не показал где похоронена мать. В сущности, ей не обязательно знать это, в сущности, всё это не так важно. Наверху была и его детская, но она не волновала его как это. В сущности, всё это было только его внутренним диалогом, слегка взволнованным, что вполне объяснимо, в сущности, всё это глупо и должно быть не так. В сущности, ему следовало бы оставить это течь своей дорогой, тонким ручейком, повернуться спиной, но он не мог.

Вот так просто, никакого надрыва, никаких припрятанных страхов или обид. В молчании может таиться самое громкое, но не в этом случае. Он просто уехал, а теперь вернулся. Георг считал, что поступил правильно, а если он когда-нибудь передумает, то всё на месте, вещи в подвале. Сначала он хотел сжечь дом, но передумал. Он одновременно хотел спалить всё дотла и оставить нетронутым. Георг был уверен, что оставил прошлое позади, но в то же время постоянно туда возвращался. И сейчас он был как никогда близок к нему, мог прикоснуться к нему, к вещам, которые пылятся под половицами. Горевать о близких вполне нормально. Когда глаза застилает скорбь, люди делают странные вещи, убивают себя, например. Он же этого не сделал, он о таком даже не думал. Но почему он тогда постоянно думает о том, что этого не думал? Он не виноват в их смерти, только это не помогало выбросить из головы мысли о том, что он не виноват. Такая же недосказанность была сейчас между ним и Жиль, возможно, поэтому он инстинктивно хотел соединить эти две пустоты в одну, чтобы заполнить их друг другом.

Три комнаты: спальня родителей, детская Георга и просторный зал. Кухня и ванная. Дом был небольшим, но помимо комнат здесь был ещё чердак, подвал, где хранилось вино и куда он в детстве боялся спускаться потому что не мог дотянуться и зажечь свет. Несколько кладовых, широкая лоджия, ей папа особенно гордился, а также маленький уютный задний двор, – им занималась мама. Машина всегда стояла под тем самым деревом, которое за эти три года засохло и упало на крышу.