Василий Богданов - Бунтующий Яппи

Я рассказал, и Руслик залился тоненьким ржаньем, как жеребёнок.

Мы пошли вдоль стены. Чапаев – впереди, а Петька следом. Стена старая. Деревянная. На ней написано «Любка – свинья», а ещё «Маша + Валик = любовь и дети». А Чапаев-то и говорит: «Осторожно, Петька, белые близко». Я не видел беляков живьём, а только в кино. Один раз мне показалось, будто я видел беляка, хотя я не уверен. Он был в сером костюме. Усики у него щёточкой. В глазу злое стёклышко. Я подумал: «Беляк! Надо бы вызвать милицию». Но он уж ушёл. А если узнают, что я видел Беляка и упустил, то скажут: «Товарищ, вы провалили задание». Вот бы его поймать! Тогда, может, дадут звезду героя. А если дадут две звезды, то на родине поставят бюст. Всего-то две звезды надо получить. А бюст – это памятник, только по грудь. Летят самолёты – салют Мальчишу! Плывут пароходы – салют Мальчишу! Идут пионеры…

– Ложись! – Чапаев растянулся на земле и меня повалил рядом. Я уткнулся носом в перегнившие листья. Сырость!

– Беляк! – горячо шепчет в ухо Чапаев. Пахнет ириской. А когда проснёшься, то изо рта пахнет противно.

– Где?

– Ну, вон-вон… – Чапаев высовывает голову из-за угла и тут же прячется.

– Я тоже хочу позырить.

– Тебе нельзя, – говорит и ещё сильнее прижимает моё лицо к земле, – тебя засекут.

– А тебя?

– Меня – нет… – Он снова выглядывает.

– Там он?

– Ага.

Мне кажется, я тоже видел Беляка краем глаза, пока Чапаев не отпихнул меня от угла. Он там прогуливается за домом. Помахивает белой перчаткой. Топорщатся усики. Круглое злое стёклышко в глазу блестит. Пан подпоручик! Я лежу, вжавшись в мягкие чёрные листья. А Чапаев следит за Беляком. Вдруг говорит:

– Петька.

– Чё?

– Я думаю, это не Беляк.

– А кто тогда?

– Басмач.

– Если Басмача поймать, то звезду дадут?

– Сразу две! Басмачи, они, знаешь, какие злые…

Если Басмач – то в полосатом ватном халате и с саблей, а на голове намотано полотенце, как у женщин после ванны. Ходит усмехается. Рожа чёрная. Потная. Зубы сверкают. Бородка клинышком. А зовут Абдулла.

– Василь Иваныч, чё там он делает?

– Стоит.

– И всё?

– Не-е-е, щас саблю достал.

– Дай мне-то позырить!

– Тихо! Я сказал, не лезь! Восток – дело тонкое.

Понятно, Руслик сам хочет его поймать. А может, врёт.

– Всё, – сипит мне в ухо, – за мной!

Мы, как два червя, выползаем из-за угла. По траве босиком идёт Любка. Она старше нас на девять лет. Щека её розовеет, как свежее сало на срезе. Рот полуоткрыт, а глаза тупые и сонные. Толстая коса свешивается на здоровую спину. Подол простого сарафана колышется, путаясь вокруг крепких белых икр. Любка – дура.

– Басмач где?

– Ушёл уже. Она его спугнула.

А я и говорю Русле:

– Давай тогда Любку обзывать, а она будет за нами гоняться.

А он:

– Поймает…

– Не ссы, – говорю, – не поймает. Спорнём, что я её саблей огрею между лопаток?

И тогда я беру его саблю, подбегаю к Любке сзади и с размаху – тресь по толстой дородной спине! Она вздрагивает, как кобыла, когда её укусит слепень, и оборачивается. А я загорланил, и что-то звонко лопалось у меня в груди, и слюни клокотали в горле, а потом слетали с губ пузыриками:

– Любка-Любка – колбаса,

На верёвочке – оса,

А оса шевелится,

Любка скоро женится!

Она-то и говорит:

– Д-д-дурак. Я н-не-е-е женюсь, а з-з-замуж выйду.

Голос у неё подвывающий. А когда говорит, то на шее натягиваются сухожилия.

– Сама дура.

Любка сорвала сочный стебель крапивы и сделала несколько тяжёлых шагов в мою сторону. Я отбежал.

– Жиромясокомбинатпромсосискалимонад! – орал Русля, и оба мы кружили вокруг неё.

Но Любка не погналась за нами, а злобно прошипела:

– П-п-пусть вас Бог п-п-покарает!

Страшно стало. Внутри что-то ёкнуло, и я облился холодным потом.

Бога нет. А всё равно страшно. Конечно, нет. Где он тогда? Если на небе сидит, то почему Гагарин его не видел?

– А Бога н-нет.

– Есть, – пугает Любка.

– Ну и где?

– На небе.

– Ха… Почему тогда Гагарин его не видел?

Тут-то она меня и поймала.

– Пусти, дура! Очки сломаешь.

Больно же крапивой по голым ногам! Как кипятком ошпаривает ляжки. Пусти. Упираюсь кулаками ей в грудь. Утыкаюсь носом в шершавую ткань сарафана. Кусаюсь. Сладковатый запах немытых подмышек. Жарко и обидно до слёз. А не хочется, чтоб отпустила.

– Двинь ей, Миха! – где-то за тридевять земель кричит Руслик.

Я пнул Любку в мягкий живот и отбежал к Руслику. Горячий солёный пот течёт. Вихры дыбом. Мутно всё. Очки остались лежать в траве. На ногах водянистые волдыри. Но я доволен.