В. Гракхов - Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц

– Аврааме! – сказал я негромко. – Я выполнил твой наказ, я не жду уже ничьей помощи – если я смогу, я смогу сам. Я встал под ружье, и я, загнанный в последний угол, из этого угла буду бить в волка, зная, что он непробиваем, безмерен, бесконечен и бессмертен. Я буду бить десятком пуль, огрызаясь из своего последнего убежища, зажатый им в тиски. Он обложил меня флажками и гонит меня на клыки. Уже несколько раз я уходил под флажки, но новые оклады восставали передо мной, путей больше нет, всё перерезано, меня вновь гонят по коридору флажков, и там, у их конца, меня ждет мой черный волк. Я сам, Аврааме, я сам, я один.

– Кто ты такой, что возомнил, что можешь что-либо сам? – сказал Авраам. – Ведай, и навеки: ничто не подвластно человеку.

Майским вечером я сдал книги библиотекарю читального зала, вышел в город П*, сел на троллейбус уже несуществующей марки и доехал до конечной загородной остановки – Урочище М*. Я вышел из троллейбуса уже почти один – какая-то бабуся с кошелкой спустилась передо мной, – что делать ей в пустынном раю? – и пошел по торной тропинке к начинающему вечереть лесу. Отчаянно кричала ворона, на густое синее небо, пронизанное закатными лучами, наползала черно-фиолетовая грозовая туча. Я вынул нож и прошел сквозь первые кусты. Я в новь и вновь вышел на поляну. Напротив меня, шагах в сорока, стоял волк, ударил первый весенний гром. Я перерезал себе вены и бросил нож на землю. Волк медленно пошел ко мне. Сознание постепенно мутилось с потерею крови, хотя она лишь сочилась из уже опустошенных сосудов. Я обессиленно опустился на небольшую зеленую кочку возле тропинки, и ворона на дальнем дереве продолжала отсчитывать шаги между мной и волком. Еще раз ударил гром, он, кажется, ударил полумгновением раньше разряда молнии, которая впилась в дуб, росший у края опушки – не тот ли он, на котором мы строили махан для обезглавленного стрелка, – молния пробила ствол, въехала в корни, и могучее столетнее растение медленно переломилось в сажени от земли.

Всею своею мощью и весом дуб рушился на волчью спину, переламывая в крошево хрящики хребта, прижимая его плоть к поросшей молодой травой земле, так что между кожами спины и брюха не было уже и двух сантиметров. Как он визжал, мой волк. Как конвульсировали его лапы, затихая в первых потоках майского ливня. И из пасти его так же медленно, как и всё в этот вечер, выползали волчьи кишки. Я зубами разорвал рубаху, оттянул от нее белую полотняную полосу и пережал ею руку выше пореза моих несчастных вен. И показалось ли мне или так и было, что луч молнии, ударившей в крону старинного дуба, заканчивался женской рукой, небольшой, изящной, с тонкими пальцами и тонким кольцом, блистающим маленьким камнем, – ладонью, которая легким движением большого пальца по направлению к мизинцу переломила ствол.

Ливень стих, и сквозь разорванную в клочья тучу пробивались последние лучи этого уходящего дня, отчаянно искря на каплях дождя, забрызгавших листву и траву. Я доехал на троллейбусе до городского парка – он был почти пуст – и спустился по освещенному заходящим солнцем склону небольшой ложбины к основанию каменного мостика, аркой переброшенного через этот овражек. Вход под мост напоминал вход в тоннель, так как арка моста немного заворачивала влево. Я вошел под мост и пошел по тоннелю по направлению к свету из парка, пробивающемуся с другой стороны моста. Геометрия пространства под мостом, однако, несколько отличалась от того, как она выглядела при взгляде на мост снаружи, и я, углубившись в протяженную изогнутую подмостную арку, постепенно увлекался во всё новые и новые повороты. Тоннель стал разветвляться, и противоположный источник уличного света стал теряться за изгибами и возникающими ходами, – лабиринт всё больше и больше запутывался, накатывало оцепенение, выход должен был маячить где-то впереди световым пятном, но пятно не светилось – уже стемнело, и фонари в этой безлюдной части парка не зажигали, – они, должно быть, горели вдали отсюда, у чёртова колеса обозрений, но и смех с аттракционов не доносился сюда. Я стоял в каменной трубе под бесконечным мостом, пути назад уже не было – он затянулся в закатной дымке, – и впереди ничто не освещало абсолютную темноту исчезнувшего ночного парка – звезды еще не пробились сквозь разорванные остатки грозовой тучи, и луна не светила в эту ночь новолуния.