Владимир Ленский: Странники между мирами

Никому, даже самому себе, господин Тандернак не хотел бы признаваться в постыдном — но очевидном — обстоятельстве: ему было страшно.

Он не привык испытывать страх. С юных лет предоставленный самому себе, Тандернак испытал и перепробовал, кажется, все: бедность и одиночество, тяжелый труд и обман; он предпринял десяток афер сомнительной прибыльности, пережил несколько более-менее позорных разоблачений, после которых неожиданно повалила удача...

И теперь, когда ему минуло тридцать с небольшим, он Достиг, кажется, всего, на что только мог рассчитывать пятнадцать лет назад, выходя на поединок с миром: собственный дом в столице, шесть постоялых дворов, купленных в разное время и приносящих хороший доход. Чуть меньше года назад ее величество правящая королева удовлетворила наконец его прошение и дозволила приобрести две деревеньки — а вместе с ними и дворянское достоинство.

И никогда, за все эти годы, что бы ни случилось, Тандернак ничего не боялся.

Сейчас же он сидел у себя в доме, спиной к окну, на третьем этаже, и его знобило от холодного пота. Еще полчаса назад не было в Королевстве человека более спокойного, более уверенного в самом себе и в своей будущей судьбе, нежели господин Тандернак. И вот в единый миг всё переменилось.

Мелочь. Пустяк. Собираясь отойти ко сну, он глянул по привычке в большое медное зеркало, висевшее на стене.

Обычно Тандернаку чрезвычайно нравилось то, что отражалось в зеркале: высокий мужчина в расцвете лет, худощавый, с удлиненным лицом и красивыми зеленоватыми глазами. Он носил длинные волосы и иногда позволял себе вплетать в тонкие пряди у висков серебряные нити. Такая прическа придавала темной шевелюре исключительно благородный оттенок. Плечи у него были узковаты, однако в целом это не портило общего впечатления.

Любил Тандернак и свое зеркало — как, впрочем, любую вещь в этом доме. Наверное, следовало бы заменить медное на стеклянное — больно уж расплывчатым было отражение. Но в том, что касалось неодушевленных предметов, Тандернак проявлял исключительную сентиментальность — в отличие от его отношения к людям. Поэтому зеркало оставалось на прежнем месте, там, где оно висело в тот день, когда Тандернак впервые вошел в свой новый дом как хозяин.

И вот сегодня зеркало его предало. Потому что за спиной Тандернака в том же медном блестящем овале, среди мерцающих огоньков трех вечерних ламп, неожиданно показалась вторая фигура.

Тот, второй, тоже был мужчиной. Тандернак не мог бы определить его возраста: незнакомец явно вышел из отроческих лет, но не достиг старости. Ошеломленный хозяин дома не понял даже, как тот одет. Просто мелькнувшее видение.

У Тандернака упало сердце, и тотчас первая холодная волна прошла по всему телу: Тандернак привык доверять собственному сердцу, и уж коль скоро оно бьется как сумасшедшее, значит, видение не ложно: в зеркале действительно кто-то был.

Тандернак сел на постель. Ночное одеяние из белой тонкой полотняной ткани неожиданно впилось ему в горло, и Тандернак рванул застежки ворота. Стало чуть легче.

Теперь зеркало пустовало. Оно слепо мигало тремя размазанными световыми пятнами — лампы. Затем одна из ламп погасла. Ничего особенного в этом не было. Такое случалось сплошь и рядом, если он забывал подлить масла, поэтому Тандернак заставил себя встать и поправить фитиль. Однако по пути не удержался и украдкой бросил торопливый взгляд в сторону зеркала.

Незнакомец снова был там. Смотрел на Тандернака, улыбаясь во весь рот. Улыбка делалась все шире, все злее, все ужасней. Затем чужак несколько раз беззвучно лязгнул челюстью и пропал.

Онемение расползлось по всему телу Тандернака. Он застыл возле погасшей лампы. Затем медленно перевел взгляд на шнур. Для того, чтобы дернуть и вызвать слугу, придется пересечь комнату. А он не в силах был сейчас даже руку поднять.

Прошло несколько тягостных минут. Тандернака начал бить озноб. Он был суеверен, как многие простолюдины, особенно уроженцы севера, и, даже выбившись в верхи, не сумел перебороть наследие своего детского невежества. Да, Тандернак читал книги и умел вести разговор на любую тему — и тем не менее опасался темноты и гнездящихся в ней чудищ. Он открыто презирал неучей, буде таковые набивались ему в собеседники, а сам следовал целому набору сложных примет, дурных и благоприятных.