Владимир Колычев - Странника незримые следы

Стихи приходят к нам, как дети.
Их прогонять – великий грех.
Они приходят на рассвете,
как первый дождь,
как первый снег.

Стихи приходят к нам украдкой,
когда от них не ждешь вестей,
они играют с нами в прятки
и не дают стелить постель.

Стихи приходят, как причастье,
рисуя знаки на стекле.
И только в них все наше счастье
на этой каменной земле!

Они таят в себе величье
и унижение таят,
и гром небес, и гомон птичий,
и сладость лжи, и счастья яд.

Они таят в себе пожары
и смех, и плач, и недород:
слетят однажды с уст державных —
и нет ни хлеба, ни свобод.

Им, как и прежде, нет изводу,
но с каждым годом все трудней
оберточную позолоту
срывать с фальшивых алтарей.

Они стираются до срока
и в глубине, среди коряг
в молчанье долгом и глубоком
покоятся на якорях.

Они горазды на причуды,
они не слушаются нас —
вдруг исчезают из-под спуда
и к нам являются, смеясь.

Они растут под нашим кровом,
мы холим их,
мы их браним.
Но искони под божьим взором
не человек царит над словом,
а слово властвует над ним!

Всуе,
втуне,
вчерне,
вчуже —
упоительная вязь:
драгоценное оружие,
напрочь сгинувшее с глаз.

Пусть оно,
подобно луку,
обретет былую стать.
Будто посох,
ляжет в руку
золотая рукоять!

Что жизнь?
Она всегда права.
Что смерть?
Она всегда некстати.
Неприхотливо, как трава,
растут стихи в моей тетради.

Негромкие, как шорох звезд,
они в пучине лет сокрыты.
И каждый слог в них так же прост,
как очертанья пирамиды.

Знаю я: вы часто заняты.
Я друзей о вас выспрашивал,
не одну тропу я за лето
протоптал у дома вашего.

Свет в окне гасили рано вы,
ну а я, застыв, как страж,
только голову заламывал
на двенадцатый этаж.

Ветер провода раскачивал,
раскаляя в сердце жар.
Но не я – другой украдчиво
вас до дому провожал.

Я его поймал, молодчика,
и с усердием просил,
чтобы осью позвоночника
дорожил он в меру сил.

По пятам бродил за вами я,
растерявши якоря.
И носил, как знамя, звание
рыцаря и бунтаря.

Знаете, какие синие
мне дарили «фонари»?
Вместе с ними с вашим именем
я над городом парил.

Верил я, как верят мальчики,
что однажды у реки
расцелую каждый пальчик я
вашей трепетной руки.

Напою вас зельем августа!
Только знаете —
ни дня
вы не пробуйте, пожалуйста,
обходиться без меня.

Убежав от старенького вальса
за ограду городского сада,
мы с тобой учились целоваться
под печальный шепот листопада.

Только ночь, не ведая об этом,
нас оберегать не захотела:
из вселенской хляби вместе с ветром
извлекла вдруг милиционера.

Он хамил,
но я не стал с ним драться —
все равно за каменной оградой
лучше всех ты можешь целоваться.
Но других так целовать не надо!

Ивы мокры, липы мокры.
На взлохмаченный песок
капли сурика и охры
сыплются наискосок.

За плотиною размытой
зябко плещется вода
и качается сердито
шляпка твоего зонта.

От меня свою ладошку
прячешь в куртке в первый раз —
мне охота выдрать кошку,
перессорившую нас.

Только где ее найду я,
да и как узнаю масть,
коль не знаю сам – какую
на нее готовить снасть.

Мокры липы, мокры ивы,
дождь ложится на песок.
и стою я, несчастливый,
от судьбы на волосок.

1

Мне припоминается все чаще,
как по тихой улице чуть свет
выезжал я на проселок спящий,
цепко оседлав велосипед.