В. Гракхов - Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц

А помнишь, Аззия, его повесть – «О волшебной ночи»

…прóклятый, падая с высоты тридцать тысяч футов, дергаешь за кольцо и парашют не выходит, – дергаешь снова, дергаешь еще, но ничто не открывается и уже не откроется – ни основной, ни запасной, – ты стиснут тисками воздуха, ты пережат снаружи и изнутри, мозг бьется чаще, чем сердце, зубы сжаты до диффузии, пальцы сведены и скрючены так, что им уже больше не дернуть никакое кольцо, – немыслимым движением ты выворачиваешься так, чтобы головой вниз, чтобы мгновенно насмерть, без мук, переломов, без шансов, – и нестерпимый удар бьет в спину и плечи – он раскрылся сам, раскрылся сам, – может, в километре над этой землей…

– Вот и всё, – сказал Áззия Кýма, пролетая метрах в ста над покрытой коричневеющими опавшими октябрьскими листьями Землей. Всё было пустынно и тихо, никого уже больше не было, легкий прохладный дождик сеялся сквозь разорванные клочья навеки зависших туманов.

И над всем этим пустынным миром мерно и мирно прочерчивали свои полеты в полупрозрачном небе лишь несколько спасенных – сам Аззия Кума и двое его знакомцев, молодых здоровых обезьян, – четверо тибетских монахов, выпорхнувших в Небо из ущелья у Шамбалы, – арабский террорист, повязанный поясом шахида, на белом крылатом коне поднявшийся ввысь над Аравийским полуостровом, – два революционера, силою неукротимого духа, сжав револьверы в руках, вознесшиеся над Рейном, – раввин из Толедо, прижавший к груди сияние, – какая-то дамочка, проговорившая все эти два часа по телефону за столиком в кафетерии на шумном перекрестке и не заметившая, что она уже вознеслась, продолжая говорить, не смущаясь, что ей никто уже не отвечает, – два праведника, доселе спасавшиеся в секрете в египетской пустыне, – да еще один немыслимый старец, взлетевший вдруг над исснеженной землей, – но кто он? – живой ли это праведник или дух святого, бывшего здесь в минувшее время?

Мы вышли на рассвете и отправились в неведомую страну. Дорога туда шла по ущелью, и мы вошли в него, пройдя через разлом в скале, расколовшейся перед нами сто тысяч лет назад и пропустившей сквозь себя стонущий горный водопад, узкий и убивающий всё под ним сущее своей нисходящей силой. Мы поднялись вдоль водопада по скользкой от брызг тропинке до верхней долины, путь к другому концу ущелья был извилист и исчезал из наших глаз за поворотами горных склонов. Наш дух был крепок, наши имена – неизвестны, и мы неутомимо шли, скрываясь в отраженных от реки лучах горного солнца.

Имя страны было 7. Мы подошли к месту, где долина расширялась – деревья и кусты на склонах там были полуповалены в сторону реки, многие стволы были переломаны, а берега и русло реки были усеяны камнями в нечеловеческий рост. Если бы мы шли там ровно три месяца назад, мы были бы мгновенно убиты летящим с правого склона потоком грязи, талого снега и гигантских камней, но мы шли три месяца спустя, и мы были живы. Эта жестокой красоты полоса протянулась на милю, и перед нею с двух сторон стояли желтые щиты с надписью на местном языке: «Acrong! Ser kunter ino tera bersgauer Cema ira vedritten olo neriga du t'raushernolda. Devira ah devirden». Понятна была только последняя фраза – «У ходя, уходи».

Мы миновали камнепад и пружинисто пошли вверх через небольшой перевал. Мы были молоды и прекрасны, и груз лет не висел на наших плечах. Волшебный вид открылся в конце подъема – залитые горным солнцем сочно-зеленые лужайки, темно-зеленые озера, синие скалы и снежные шапки в отдалении, из-под которых струились по склонам тонкие водопады. Одинокий парус скользил по озерной прохладе без ветра и вёсел, вздуваясь, должно быть, пульсацией наших сердец. Искомая страна лежала еще за одним поворотом и еще за одним подъемом – там, где красота становилась уже непереносимой для наших серо-голубых глаз.

Смыслом этой страны был зеленый шар. Этот шар держал в себе сгустки, спасительные для таких смертельно больных, как мы, идущих к нему из низинного государства, в котором уже ничего не осталось, а то, что раньше, казалось, там было – жизнь, любовь, совесть, истина, смысл, вера, – оказалось набором слов, не отсылающих ни к одной из существующих в реальности вещей.

Мы подходили всё ближе и ближе, солнце стояло над нашими головами, и пограничники топтались у полосатых столбов в томительном ожидании нашего прихода. Мы назвали пароль – здесь – и вошли. Фауна и флора этой страны были полны необычайных чудес. Все звери здесь имели генетический код, по сложности значительно превосходящий человеческий, реакции их на окружающий мир были отстроены тоньше, системы их общения и передача звериной информации были разработаны на порядок совершенней, нежели человеческий язык. Что касается растений, то и они были развиты не меньше, только с некоторыми особенностями, присущими неподвижности. Деревья здесь были способны к художественному творчеству, а травы имели шанс на духовное спасение. Я видел вдали горящий розовыми лепестками куст сирени, сложивший поразительное по красоте и смыслу стихотворение. Минеральный мир здесь тоже был отличен от неорганики низинных стран. Камни на обочинах дорог были обидчивы и выскальзывали из рук, стоило нам лишь подумать о том, что они могут быть послушны нашей воле. Вода, вытекающая из расщелин в скалах, могла быть выпита только тем, кому ничего не надо было в оставленной внизу жизни. Некие странности здесь были присущи и отвлеченным, нематериализованным понятиям – например вычитание здесь ничего не уменьшало, умножение не умножало, а насыщало, сомнение имело вид печальной песни, а любовью было следование пяти законам, которые уничтожались ясным взором.