Александр Калинин-Русаков - Бессовестное время

Словечки всем хорошо знакомы, чувствуется, откуда такая закалка.

А сам с наганом так и прёт на них. Тут Колька ему фигу под нос-то и сунул. Попробуй, мол, пройти, посмотрим, как получится… Тогда инспектор, не задумываясь, хрясть рукояткой нагана Кольке по виску. Колька сразу даже не дёрнулся, промолчал, наклонился не торопясь, кровь снежком утёр, потом разогнулся, посмотрел в упор на обидчика, да цоп его в охапку.

– Петруха, вяжи ему ноги…

Петруха быстренько стреножил его и с удовлетворением хмыкнул.

– Готов…

Прогон из лунок ещё не вынули. Прогон – это веревка, продёрнутая подо льдом, чтобы перетягивать снасти из лунки в лунку.

– Вяжи его за ноги к прогону покрепче, – не унимался Колька.

Да так подо льдом любезного, аккуратненько, чтобы не сорвался, и перетянули. Лунка от лунки недалеко были, десятка два шагов, к тому же мороза в тот день не было, градусов двадцать пять, не более. Весна, можно сказать, после вчерашних сорока. Рыбинспектор, естественно, охладился, стал гораздо спокойнее и больше уже не шумел. Колька с Петрухой его под белы рученьки в салазки, шубой заботливо накрыли, наганчик в карман шубы положили. А перед тем, как отправить погреться, Колька наклонился к нему и что-то очень доходчиво и быстро объяснил, а потом переспросил:

– Всё понял, гражданин начальник?

– П-понял, п-понял, – стуча зубами не то от холода, не то от страха, ответил тот.

– Тогда давай повеселей, второй дом от дороги видишь. Там отогреют, если хорошо попросишь.

Может, кто и видел чего, может, рыбы рассказали, как подо льдом встречались с рыбнадзором, только про случай этот вскоре стало известно всем. Ожидали, что Кольку с Петрухой непременно заметут. Время шло, а органы не шевелились, заявление в милицию не поступало. А потом – бац! – и уволился этот самый инспектор. Интересно знать, какое такое волшебное слово сказал ему тогда Колька?

Однако ближе к осени Кольку всё равно посадили. Насобирал он на току, под веялкой, мешок отсева для поросёнка, понёс вечерком да и попался. Районные проводили рейд по сохранности зерна. Отсев он и есть отсев – шелуха, больное зерно, мятое. Те, кто работал на току, обычно брали, ничего. Только в этот раз дело дошло до суда. Отсев превратился в сортовую пшеницу, а Колька – в подсудимого, причём конкретного. Дали ему немного, три года. При отце народов за мешок зерна, как он проходил по делу, стрельнуть могли, а это так, пионерлагерь. Кольку на зоне звали не иначе как Рыбнадзор. В авторитете ходил.

Ребячья жизнь, тем временем, текла по своим неписаным законам. Так же, как и все, они бегали смотреть ледоход. Потом сломя голову неслись в клуб, чтобы узнать, привёз ли дядя Толя, киномеханик, кино? А если привёз, то как называется фильм, и не сломался ли движок, который крутит динаму. Кино привозили редко, ломалось оно часто, однако народу в клубе набивалось «под завязку». Не то, что сидеть – стоять было негде. Мальчишек дядя Толя пропускал без денег. Это означало, что их лежачие места располагаются на полу, перед экраном.

Вообще кино бывает двух видов. Интересное, значит военное или про шпионов, и неинтересное – это когда про любовь. Особенно Сашка любил смотреть киножурнал «Новости дня», где за спинами всяких секретарей партии можно было рассмотреть настоящую жизнь, не ту, которая в кино. Можно было увидеть высокие белые дома из кирпича, автобусы, легковые машины, поезда с вагонами, в которых можно спать и ехать одновременно.

Вчера в посёлок каким-то образом заехал настоящий грузовик. Он был зелёный, с блестящими боками, запахом бензина, масла от горячего мотора и чёрной резиной на колёсах. Незнакомый запах висел над железным чудом, нежно обволакивая его со всех сторон. Сашка долго не мог с ним расстаться, трогая машину за бока, протирая пальцами пыльные стекляшки лампочек, вдыхая окружающие его непривычные запахи. Он долго сидел возле грузовика, пока не вышел водитель в вылинявшей гимнастёрке. Машина ожила, заурчала и, громыхая разбитым кузовом, тронулась. Она, наверное, могла уехать по тракту далеко-далеко, даже в другой город, ведь она была вся из железа и с большими резиновыми колёсами. Какое-то время Сашка, задыхаясь, бежал за ней следом, потом остановился, сел на обочину и горько задумался. Он думал про то, как повезло людям, которые живут в больших городах, ездят на автобусах, поездах или даже летают на самолётах. Они ходят по красивым улицам, на которых нет грязи и луж, а дети их бегают не босиком, а в сандалиях или ботинках. Иногда в кино показывали даже другие страны, где росли пальмы с орехами величиной в Сашкину голову, а по пальмам прыгали обезьяны. Здесь тоже росли орехи, только кедровые, а по деревьям прыгали белки, соболя и куницы. Где-то там было так жарко, что некоторые люди ходили загоревшими дочерна. Они смотрели на Сашку какими-то другими глазами, улыбались сахарными улыбками, разговаривали на чужом языке. Сашка чувствовал во всём происходящем какую-то изначальную несправедливость, однако поделать с этим ничего не мог. Он часто размышлял над тем, что бы такое сделать, чтобы всё это изменить? Хотел даже убежать, но потом передумал. Мать с отцом и Генка будут горевать, да и дедушка с бабушкой тоже. Хорошо хоть оставались поселковые мальчишки.