Александр Калинин-Русаков - Бессовестное время

Мальчишки подсмотрели, как по вечерам старухи тайком ходили к нему в покосившийся дом. Иконы бабуси несли на груди, закрывая платками. Только на поселении разве что-нибудь утаишь?

У милиционера, который в деревне был главным коммунистом и люто ненавидел всех ссыльных, называя их кровопийцами и врагами народа, умирала мать. Была она старая-старая – вот и умирала. Долго говорили поселенцы про то, как этот самый милиционер, стоя на коленях, просил при всех Батюшку Николая отпустить грехи своей помирающей матери. Грехи он старушке отпустил, только с милиционером после этого что-то случилось. Через месяц после похорон он покрестился у Батюшки, а вскоре исчез насовсем. Говорят, в монастырь ушёл. Сашка тогда спросил у бабушки:

– Разве дядя Коля Бог? Это ведь только Бог может прощать грехи.

– Он посланник Бога, – ответила бабушка.

«Посланник самого Бога – и навоз на поля? Както некрасиво получается», – подумал Сашка.

За размышлениями он не заметил, как дошёл до дому. Большим светлячком начала ночи желтела на кухне лампа. Варнак, лизнув его в нос, коснулся на прощание прозрачными ледышками глаз и, негромко взвизгнув, растворился в густеющих сумерках. Его звонкий лай ещё долго летал над засыпающей улицей.

Иртыш начинал вздуваться, покрываясь серой наледью. Глубокие трещины и забереги провели между льдом и берегом разграничительную линию, похожую на людские судьбы. Выйти за неё было уже невозможно. Вода нетерпеливо выпирала на лёд… Ей хотелось поскорее освободиться от надоевших ледяных оков, чтобы вольно гнать свои свинцовые воды до самого Карского моря.

Ледоход был событием, которого ждали. Он подводил черту под пребыванием зимы. Даже петухи в курятнике – и те в это время начинали кричать звонче. В ответ им доносились голоса других вестников весны. Так и летала по деревне голосистая карусель, услышав которую, люди начинали улыбаться. Это был ещё один признак весны…

Ждали ледохода, а он, будто желая всех обмануть, начинался, как правило, неожиданно. Всё походило на то, как кто-то всемогущий берёт огромный лист бумаги и начинает робко и неуверенно шуршать им. Осторожно поначалу, даже незаметно, но со временем всё настойчивее и громче. Когда же это баловство ему надоедало, он начинал беспорядочно дёргать и теребить огромное полотно. В конце концов терпение его заканчивалось окончательно. Тогда он начинал рвать белый лист на бесформенные куски, нервно перемешивая между собой обрывки, швырять гигантские ледяные поля, выталкивая их на берег. Льдины, приходя в движение, сталкивались между собой, раскалывались, наползали одна на другую. Хруст ломающихся льдин и грохот их ударов не были созидательными. Это были звуки дикой природы, которая с удовольствием демонстрировала слабым людям своё превосходство и необузданную силу.

Поселенцы обязательно выходили смотреть ледоход. Неизвестно почему, но людей притягивает циклопическая сила, что вершит собой любая стихия. Самой интересной частью просмотра было обозрение того, что проносит на льду река. Любой тёмный предмет был виден издалека. Все тут же начинали угадывать – что это? Много проносило лодок. Больших кедровок и маленьких осиновок, целых и ломаных, деревянных бочек разного калибра.

Дед Иван, к примеру, очень гордился медным краном, вывернутым из одной такой. Всем, кто приходил к нему в баню помыться, он с гордостью демонстрировал великолепный сияющий кран, очевидно, с Тобольского пивзавода. Это что… Один раз по реке несло баню. Сруб целиком, даже труба торчит. Осталось лишь мужику с веником выйти и крикнуть: «А ну, наддай, браток!..» Было шумно.

– Видишь – там чернеет. Да нет, смотри – туда, смотри, смотри…

Вдруг все замолчали… По середине реки несло сторожевую вышку.

Откуда она взялась, где её смыло? Вероятнее всего, в Аремзянах на сортировке леса. Только показалось всем, что это не лёд хрустит, а их косточки, по которым катится сатанинская эпоха. Три года прошло после 53-го, а боль никак не хотела утихать. Все сникли, только кто-то сквозь зубы процедил:

– Будь ты проклята…

Капитан резко развернулся и ушёл домой. Вскоре он вернулся с кавалерийским карабином. Такие остались ещё от гражданской войны и хранились у многих в надёжных схронах «на всякий случай». Быстро передёрнув затвор, он вскинул ствол и, не останавливаясь, начал стрелять по вышке. Сухо хлестали выстрелы, щепки летели от дощатого ограждения, на краю которого зловещим крючком торчала скоба от прожектора. Вороньё взлетело разом, загалдело, покрыло небо чёрной тучей. А Капитан всё стрелял и стрелял, пока не кончились патроны…