Антон Васильев - Витая в облаках. Лирический дневник

снова снег идёт с небес на сушу
первозданно холоден и чист,
и летит на раненую душу
вдохновенье \им же не кичись!\
и забвенье горестной утраты
и, как будто, музыка звучит…
если дожил, брат мой, до утра ты,
будь как снег – и холоден и чист
наберись и мужества и воли,
с белизной чудесною сроднись,
пусть уйдут сомнения и боли:
нам лететь завещано не вниз

короткие самые дни
и самые длинные ночи…
пегас мой, покрепче лягни
в мои нераскрытые очи!
нельзя же полжизни проспать
по-детски в смешных сновиденьях!
наверное, проклял господь
за глупости в стихотвореньях
когда-то я глупостью звал
всё то, что, pardon, неприлично,
что друг мой тайком рисовал
и ночью нашёптывал лично
теперь он всё вывалил сам
на белую душу бумагу
подумать, как больно лесам
от этой позорной отваги!
не чувствуется – не пиши
не любишь, не хочешь, не можешь —
предаться перу не спеши,
ведь сам же свою же ты ложь ешь

чистить печень творожком,
душу – выпавшим снежком,
зубы чистить пастою,
ум – молитвой частою,
любоваться на восход,
весь любить простой народ,
всех без исключения —
лучшее лечение

шумит, как море, зимний лес,
синеет, как оно,
полно таинственных чудес
с утра моё окно

а на душе – смятенье чувств,
и в сердце – холодок,
а на лице – улыбка уст,
и грустных мыслей ток

звенит пурга, горит свеча
у праздничных икон,
но разливается печаль
по инею окон

ничьи не светятся глаза
за пасмурным стеклом,
не будят песней голоса
уснувший в полдень дом

берёзы жалуются ветру,
что замерзают на ветру,
и шепчут утреннему свету,
что оживают на свету

исходит страстное моленье
от разметавшихся ветвей,
и затихает на мгновенье
неугомонный снеговей

деревья кланяются долу —
и разгоревшейся заре,
и мной оставленному дому,
и самому царю царей

наш дом закрыт на медные засовы
и шапкой белоснежною покрыт,
в ночи вздыхают трубы, словно совы,
и кот урчит как маленькая рысь

меня жжёт страх, изжога или совесть,
и еле брезжит где-то впереди
придуманная в юношестве повесть
и песней отзывается в груди

вчера в дороге видел я ребёнка,
под снегом с непокрытой головой
он милостыню пел и нотой тонкой
одолевал машин свирепый вой

мне показалось, что его я слышал
давным-давно, когда душой был чист,
когда лазурный купол был мне крыша
и не срывался с уст разбойный свист

увы, ушли и больше не вернулись
отец и дед, любимая и друг,
но всё ж мерещатся они в метели улиц
и руку помощи протягивают вдруг

если б симфонические звуки
чувствовать могли и понимать
наших душ страдания и муки
и, как люди – музыке, внимать,
каждая судьба бы им казалась
морю осиянному сродни,
но пока у звёздного вокзала
мы друг друга слышим лишь одни!

на эшафот печальных мыслей,
мешая день с полночной тьмой,
взошёл я весело и быстро,
как если б ты была со мной

толпа грехов рукоплескала,
но мрачен был судьбы палач,
луна, как солнышко, ласкала
и хохотал надгробный плач

судья зачёл косноязычно
мной сочинённый приговор,
я закричал легко и зычно,
что я писатель, а не вор

но – всё равно, все ждали зрелищ,
ударил барабанов бой…
что было дальше – не поверишь,
меня ведь не было с тобой

слава богу – зима, слава богу – снежинки,
слава богу, снега чистотою легли,
и глаза засияли у хмурой иринки,
а у ольги движения стали легки

слава богу за всё, за любовь и разлуку,
за владимирский тракт и туманную даль,
и за августа хмель, и осеннюю скуку…
всё ушло и растаяло, словно печаль

сердце бьётся в груди воробьишком пугливым,
мир холодный зимой и огромен и пуст,
я, наверно, не буду в нём больше счастливым
и забуду в нём счастье ушедшее пусть

шумы, визги, стуки, грюки…
это жизнь? да, это жизнь!
непроглаженные брюки,
неизжитый коммунизм