Сергей Добронравов - Оправдание Иуды

– Но ты забыл, что взял серебро. Или одно другому не мешает, а? А чем же тогда ты! Ты сам! …Лучше римского прокуратора? …

Чужак презрительно усмехнулся, и Иуда беззвучно усмехнулся вслед за ним.

– Две драхмы я отдал служанке Мириам, – огрызнулся Захария, – и одну сторожу в лавке, чтобы он крепко спал в эту ночь!

Захария зло поддался вперёд:

Из его слов ушёл страх, в его глазах разгоралась злоба…

Чужак легко откинул капюшон, быстро встал. Широко расставил ноги. Полностью уверенный в себе, он долго и внимательно изучал напрягшегося писца. Изучив, кивнул. Издевательски растянул вопрос: – Верно ли… что в следующий приезд… мне следует поискать… другую сводню? …

Захария вздрогнул, как будто отвесили ему оплеуху. Ненависть, клокочущая в горле, не давала ему ответить. Он медленно, через силу, склонил голову в знак согласия.

Чужак спокойно повернулся к писцу спиной и сделал шаг навстречу невидимому валуну-Иуде…

Писец выхватил нож и кинулся Чужаку на спину, но тот резко присел и стремительной косой дугой ушёл вбок. Захария провалился в пустоту, а Чужак, крутанувшись, мощно и гулко ударил его локтём в рёбра. Утробно хрустнуло внутри Захарии, он дёрнулся, как насаженный на острогу, и рухнул мешком. Чужак ударом ноги перекатил его на спину.

Иуда тихо, одобрительно хмыкнул, плавно и бесшумно обнажая правую руку. Если бы Чужак оглянулся, он бы увидел, что у валуна вырастает рука. В кулаке был зажат гладкий, белый камень, похожий на алебастровый шар. Камень породил камень.

Чужак упёрся Захарии коленом в грудь и приставил нож Захарии к горлу Захарии. Писец тихо завыл.

Чужак произнёс, раздумчиво и иронично: – Иудеи разучились воевать. Да и торгуют всё хуже… Их хватает только на крик в синагогах и на базарах. Нет Давида за Иорданом…

Захария дёрнулся, но кадык ткнулся в остриё, застыл, выхрипнул с ненавистью: – Ты там был… Был!.. Ты… кидал!

Чужак издевательски уточнил: – Но ни разу не попал… Зачем же мне портить такую красоту?… И без меня нашлось немало желающих, так? Сын Бен-Акибы…

Чужак тихо засмеялся, неторопливо, снисходительно оглаживая лезвием бородку Захарии. Хотел, было, убрать нож в сапог, но передумал…

Доверительно улыбнулся: – Я сразу, ещё на пристани, понял, что ты её хочешь… поэтому и открыл тебе своё вожделение, тебе… Знаешь? Ревекка была прекрасна… и до неё далеко первым блудницам Аскалона и Тира…

Писец снова и бесполезно дёрнулся. Но чёрная ярость помутила рассудок, и он плюнул Чужаку в лицо, и тот равнодушно и коротко ударил его кулаком с зажатой рукояткой. Голова писца дёрнуло вбок, удивительно, как не свернуло шею…

Чужак спокойно вытер лицо, и привычным движением перевернул нож клинком вниз, договорил лениво: – … а тобою двигала глупая ревность, и она ослепила тебя… а яму под ногами минует тот, кто видит дальше других…

Острие ножа скользнуло под подбородок Захарии, и тот тоскливо замычал, скованный страхом.

Чужак склонился над писцом: – Заткнись! В лицо Танатосу смотреть следует молча… хотя бы этому, вам следует поучиться у римлян…

Послышался едва слышный свист. Чужак поднял голову. Прямо перед ним в воздухе висел ярко-рыжий от костра, алебастровый шарик. Он умудрялся неподвижно оставаться на одном месте, но непостижимо стремительно рос на глазах…

Белый булыжник вмялся Чужаку в переносицу. Чавкающий удар, громкий хруст, голову Чужака опрокинуло назад. Удар был так силён, что голова, уже мёртвая, по инерции вернулась в прежнее положение. Вместо носа зияла вмятина, на глазах заполняющаяся кровью.

Глаза Чужака уже невидяще смотрели вперёд, и в зрачках отразилась фигура с посохом, неспешно приближающаяся к костру. Мёртвый и живой глаза Иуды смотрели в мёртвые глаза Чужака. Писец в ужасе застыл, не в силах оторваться от лица Чужака. Он задёргался под ним, но мёртвый Чужак настолько отяжелел, что только чуть покачнулся. Или слишком тщедушен был Захария, сын Бен-Акибы.

Подошедший Иуда с ходу ударил мёртвое тело в грудь ногой и тиреянин грузно свалился вбок. Иуда, потирая спину, доверительно пожаловался: – Раненный тяжелее вдвое, убитый втрое… а у Иуды больная спина…

Писец, морщась от боли, с трудом сел. Он тяжело, гулко дышал. Его руки и голос дрожали. Он попытался ответить, но язык заикался и отказывал в речи. Захария икнул.

Можно было бы подумать, что он пьян, если бы не знать истинной причины его косноязычия…