Станислав Курашев - 14 дней в поезде, который совершенно никуда не идет

Нашего бедного холодильника определенно уже хватит, чтобы пережить наступающую ядерную осень.

Сижу на качелях. Сегодня яблочный Спас, и у меня в кармане тоже яблоко, но, честно говоря, совершенно случайно, просто ничего больше не осталось – печенье и вот это яблоко.

Беззастенчиво питаюсь колбасой и сыром соседей.

Коробейников вчера принес два пирожка, ему на аллее дала их какая-то юродивая старушка, типа, для больных, и он из соображений лояльности их взял.

Никто их есть не решился, только я – как единственный мужественный человек в палате.

Из дверей церкви несет елеем (или ладаном, или как там это еще называется).

Дождался наконец Ауэрбах, поговорили ни о чем, она предложила альтернативу: либо лечь к ним и купить лекарства, либо лечиться амбулаторно и тоже покупать лекарства.

И на то и на другое нужно много денег.

Я решил долежать здесь до субботы, так как Ауэрбах еще нужно заключение психолога, а психолога сегодня нет, и будет ли завтра – неизвестно.

С Олегом Сергеевичем тоже не удалось поговорить, в смысле, решить все окончательно – сначала он был занят, а потом резко срубился.

Завтра опять на допрос в Чкаловское РОВД.

Читаю книгу «СС. Орден «Мертвая голова», особо полезной информации там нет, да и автор все время перескакивает из одного года в другой – из сорок четвертого в тридцать второй – и так постоянно.

Подошел церковный охранник (не тот, о котором я писал выше, а другой, «старый» – из «21 дня»):

– В майке нельзя сидеть на территории больницы.

– Так жарко ведь…

– Нет, нельзя.

– С волками жить – по-волчьи выть…

– Вы всегда улыбаетесь, когда вам плохо? – спросила у меня Ауэрбах.

– Нет, ну что вы, – ответил я в обычной своей манере, – просто вы мне симпатичны и я хочу вам понравиться.

За те полтора часа, что я ее ждал, поговорил еще с несколькими пациентами «нормального» сектора. Все они говорят, что лечение им не помогло, и даже стало, наверное, хуже (некоторые там уже три недели).

Я, со своей обычной простотой, передал эти слова Ауэрбах. Она ужасно обиделась и начала сетовать на их неблагодарность.

Кого они там могут вылечить? Кого? На этом постоянно обновляющемся конвейере? За то время, что я ждал ее, она была занята только посетителями, но не пациентами.

Спал плохо.

Бодрость и торжество материи жирно-богатого человека начинают утомлять.

По телеприемнику передача про мою любимую Печерникову.

Какая все-таки феноменальная женщина! Если искать хоть какое-то подобие Марины в постмаринином мире, то это, наверное, и будет Печерникова.

И тоже, кстати, лечилась от алкоголизма.

Весь день жара. В субботу выписывают.

Ездил в город на допрос (ничего хорошего), повидался с женой.

Что будет дальше – не знаю.

По-видимому, ничего хорошего, но так, конечно, думать неправильно.

Были бы деньги… Но денег нет.

Читаю Лескова, оказывается, душевный писатель, впрочем, как я и предполагал.

Ходил к психологу. Цифровые тесты, как и в прошлый раз, я прошел, по ее словам, феноменально быстро. С запоминанием двенадцати зрительных образов за десять секунд вышло хуже: десять, десять, семь, девять, одиннадцать.

Потом нужно было распределить рисунки по категориям. Я разложил их на категории, как я их назвал, «Сельские мотивы», «Движущиеся механизмы», «Спортсмены», «Вода», «Рабы», – и оставил три карточки вне категорий, хотя по-ихнему, наверное, вышло неправильно. Например, рабочего с тачкой я положил к рабам (ко всяким рабочим лошадям, тянущим повозку), а рисунок фабрики с дымящимися трубами оставил вне категорий.

Завтра в девять тридцать надо идти снова, заключение же будет готово на следующей неделе, потом это заключение отнести Ауэрбах и так далее.

Скоро будет ужин. Вчера мы с Коробейниковым в дополнение к капусте, которая ожидалась на ужин, взяли из холодильника три сосиски (которые и поделили по-братски: одну целую и шестьдесят пять сотых сосиски – мне, одно целую и тридцать пять сотых – ему) плюс кетчуп. Сосиски нам подогрела раздатчица, и остальные в столовой, в чьих тарелках была только капуста, молча смотрели на нас – медленных гурманов.

Все как обычно: проснулся в полвосьмого, ничего смешного не было. Коробейников впервые проснулся сам. Обычно я бужу его утром.