Станислав Курашев - 14 дней в поезде, который совершенно никуда не идет

Нужно писать примерно шесть страниц в день – это реально, если бы я знал, о чем писать.

После шестой главы передо мной стоит каменная стена.

Мне банально не хватает знаний о Берлине сорок первого года, что и как там было, что предпочитали в пивных, сколько стоил хлеб и так далее.

Я могу писать о безвоздушном пространстве страниц сорок, но писать об этом большой роман довольно проблематично.

Впрочем, это не так важно, дело ведь не в улицах, написал же я «Довольно короткий отдых в Марселе».

Это, типа, должна быть любовно-детективная история, причем Анна – это ангельское создание – должна стать отрицательным персонажем, который просто развлекается.

А та, которую он должен был бы любить, будет описана в «Классификации».

И в эту игру должен вмешаться еще кто-то третий – может быть, Эрика?

Восемь утра, идет дождь, тусклый и серый, как сны Чарльза Огастеса Милвертона.

В такие дни у персонала психиатрических больниц, вероятно, прибавляется проблем с пациентами.

Да и на здешних обитателей дождь тоже действует угнетающе.

Дед читает газету.

Другой сосед, с которым мы уже притерлись друг к другу, раскладывает свой бесконечный пасьянс.

Он называл мне свое имя, но я не могу его вспомнить – память на имена все ухудшается.

Проснувшись, пошел курить в туалет. Там двое – Олечка с сигаретой и стаканом чая в руке и тихий грустный работяга из соседней палаты, который когда-то в ванной комнате, где мы умываемся, предложил мне свою пену для бритья, видя, что я перед бритьем намыливаюсь обычным больничным мылом.

Я ( следуя заветам Лао Шэ ):

– Доброе утро!

Тихий алкоголик:

– Доброе утро.

Олечка ( задумчиво ):

– Кому-то доброе, а кому не очень…

Святой Пантелеймон (у церкви которого я и пишу, сидя на качелях) был довольно занятным человеком.

Его казнили в четвертом веке совсем молодым.

Когда он всех достал своими проповедями, обличениями и нравоучениями (типа, любите друг друга, не обижайте друг друга), его решили казнить.

Что с ним только ни делали – сжигали, топили в реке и так далее… Но даже хищные звери, которые должны были его – по плану – разорвать, лизали ему ноги, а Пантелеймон все это время продолжал обличать какого-то римского наместника.

Почувствовав, что пора уже что-то решать, его привели в оливковую рощу (вполне современно) и попытались отрубить ему голову мечом, но меч сделался мягким и ничего не произошло. Тогда наконец римляне поняли, что перед ними святой, и пали на колени, обливаясь слезами и умоляя простить их.

Однако Пантелеймон на этом не успокоился.

Он сказал, что их ждет наказание за невыполнение приказа, и он готов принять смерть.

Раньше-то, спрашивается, в чем проблема была?

Меч снова стал твердым, и солдат со слезами на глазах отрубил ему голову.

Из шеи потекла не кровь, а молоко, а масличное дерево, под которым происходила казнь, тут же покрылось спелыми плодами…

С фантазией у автора жития были, конечно, проблемы.

Если бы я писал житие, я бы там такого наворотил, что вся планета была бы заставлена храмами в честь Пантелеймона.

К Рудольфу приехала жена, милая такая старушка, которая очень о нем заботится. Если я доживу до возраста Рудольфа, то мы с женой будем выглядеть так же, но это вряд ли.

Он всегда собирает по всей столовой оставшийся хлеб и потом передает его жене в огромных пакетах.

Что она с этим хлебом делает – неизвестно.

Приезжает она почти каждый день.

Вчера видел жену и мать Сани. Мать вроде нормально выглядит, а жена смотрится еще хуже Сани – алкоголизм в последней стадии, и на вид ей лет пятьдесят, хотя ей всего 24 года.

Такие дела.

Спал без сновидений, во всяком случае, их не запомнил.

Уснул часа в два ночи, под бесшумный свет лампочки деда, упорно читающего, на этот раз почему-то – Russian News-week…

Проснулся ровно в восемь, выполнил весь обычный утренний туалет.

Все еще спали.

Потом утром смотрел по телевизионному приемнику интересный и образовательный сюжет о том, как вчера задержали распространителя героина, который делал закладки (то есть оставлял товар в определенных тайниках, известных покупателям) на Сибирском тракте, в районе остановки «Психбольница».

А ведь это наша остановка…

На завтраке в столовой встретил Малинина с подбитым глазом (перевели, наконец, из первой палаты).

Он, как затравленное, но выздоравливающее животное, ел кашу – обычная гадость, геркулес, естественно, без масла, соли и сахара.

Читать дальше