Михаил Армалинский - Тайные записки А. С. Пушкина. 1836-1837

Я осознаю свои ошибки, но не исправляю. Это лишь подтверждает, что мы можем увидеть судьбу, но не в состоянии ее изменить. Сознание ошибок есть узнавание судьбы, а невозможность их исправить есть власть судьбы. Осознание ошибки – тяжелое наказание, ибо было бы много проще считать себя правым, винить во всем других и пытаться расправиться с ними, теша себя иллюзией победы над судьбой. Но мне и этого счастья не дано.

Я люблю ярость, что легко поднимается во мне по незначительному поводу. Она дает мне волю, которая делает меня готовым к убийству. Эта воля – страшна. По счастью, она быстро исчезает. Если бы я не был связан законами чести, я бы носил пистолет у себя за поясом и стрелял бы в любого обидчика.

Последние дни N. доводит меня до бешенства – в ней я вижу причину моей несносной жизни. Вышла за меня не по любви, не по похоти, а спасаясь от пощечин матери. Люби она меня, я бы, может быть, не таскался и не волочился. А теперь она еще бесчестит меня перед светом. И не делом, а глупостью своей, которая всегда выводила меня из себя, а сейчас уже невыносима. Ее красивая глупая рожа становится временами мне так ненавистна, что я не знаю, кого мне прежде убить – ее или Дантеса.

Недотрога предполагает нечистоту воображения. Невинная девушка не станет сопротивляться влечению, ибо не знает, а потому не может вообразить, к чему оно ведет. Только опытная женщина, знающая силу своей и мужской похоти, будет недотрогой, ясно воображая, как трудно будет остановиться, если дать к себе притронуться.

Когда я гляжу на свою Мадонну, во мне возникают два чувства: хочется молиться ей за ее верность и в то же время хочется ее за верность проклинать. Верность ее – это упрек моему распутству, это жестокий укор, это рана, которую она торжественно бередит. Я уверен, что если бы я не изменял ей, то она тотчас изменила бы мне.

Поиздевался над D. и выеб его любовницу. А у него был французский насморк. Заразил N. Получилось, что Дантес если не выеб N., то все-таки прикоснулся к ее пизде через меня. У нее, на счастье, была тогда сильная простуда, и я уговорил N., что ей нужно делать ванночки с добытым мной лекарством, которое якобы снимает простуду. По ночам я мазал ей влагалище мазью, якобы для того, чтобы хуй лучше скользил. Так бы и вылечил без ее ведома. Но Азя увидела мазь и случайно раскрыла секрет.

Трещина необратимая.

Эти записки я не смею показать никому из ныне живущих, ни даже Нащокину. Полностью обнаженную душу не в состоянии принять даже лучший друг.

Что друг? Я сам не осмеливаюсь перечитывать написанное: слишком велик страх перед собственными безднами. Так и тянет бросить все это в огонь. Но я уже однажды проявил малодушие и сжег свои записки. Тогда я боялся каторги, а теперь я боюсь Бога. Он послал «ангела» Дантеса, – а он и вправду красив, как ангел, – покарать меня. Я уже начинаю заговариваться – с чего ни начну, все возвращаюсь к нему.

Старость – это возвращение в детство, смерть – это возвращение в рождение, в пизду. В пизду могилы.

И плевать мне на то, что у А. в мыслях или в душе, если она раздвигает для меня ноги, стонет и корчится подо мной.

Сделав порочный шаг измены, я ступил на путь, который любой последующий шаг, будь он сам по себе даже и честным, превращал в бесчестный. Этот путь для меня – путь в пропасть. В силу моего темперамента, я не умею остановиться и довожу все до крайности, а крайность на этом пути ведет к саморазрушению.

О свежей беременности не принято говорить в обществе, так как она по времени слишком близка к ебле. Растущий живот переносит внимание на его содержимое, которое для общества и представляет единственное оправдание похоти.

Женщины, пахнущие пиздой, которая в сладострастии бьется, как сердце.

Я получил новое безымянное письмо, в котором сообщалось, что старик Геккерен готовит побег за границу Дантеса с К. и N. с детьми. Государь якобы оповещен и обещал не чинить препятствий, чтобы спасти N. от «сумасшедшего мужа». Я показал письмо N., и она бросилась на колени молить прощения, клянясь, что она еще не дала окончательного согласия. Я послал Геккерену письмо, которое заставило его «сынка» вызвать меня за отца. Завтра дуэль. Вполне возможно, что копии письма посланы и другим людям. Теперь после диплома они жалеют меня и ничего мне не сообщают. Но я вижу взгляды затылком, слышу шепот за спиной.