Орхан Памук - Снег

Вечерело. Чтобы выйти из отеля никем не замеченным, я вернулся в свой номер задолго до отправления поезда, медленно шагая под снегом, словно совершенно одинокий и несчастный путешественник. Собрал чемодан. Выходя через кухонную дверь, я познакомился с агентом Саффетом, которому Захиде все еще наливала каждый вечер суп. Он вышел на пенсию, знал меня потому, что вчера вечером меня показали по телевизору, и собирался мне что-то рассказать. Когда мы сидели вместе в кофейне «Бирлик», он рассказал мне, что, несмотря на пенсию, все еще сдельно работает на власти. В Карсе агент никогда не мог быть пенсионером; он откровенно сказал, улыбнувшись, что если я сообщу ему, о чем именно я приехал сюда разузнать (о старых «армянских событиях», о курдских повстанцах, о группах сторонников религиозных порядков, о политических партиях?), то он сможет заработать несколько курушей, поскольку этот вопрос очень интересует местные разведывательные службы.

Смущаясь, я рассказал о Ка, напомнил ему, что четыре года назад Саффет какое-то время следил за каждым шагом моего друга, и спросил о нем.

– Он был очень хорошим человеком, любившим людей, собак, – сказал Саффет. – Но он все время думал о Германии, был очень замкнутым. Сегодня его здесь никто не любит.

Мы долгое время молчали. Я, смущаясь, спросил его о Ладживерте, думая, что у него есть какие-либо сведения, и узнал, что, точно так же как я приехал из-за Ка, год назад в Карс приезжали какие-то люди из Стамбула, чтобы узнать о Ладживерте! Саффет рассказал, что эти молодые исламисты, враги властей, очень старались найти могилу Ладживерта. Вернулись они ни с чем, поскольку, скорее всего, тело убитого было выброшено в море с самолета, чтобы его могила не стала объектом поклонения. Фазыл, севший за наш стол, рассказал, что слышал от своего старого приятеля из училища имамов-хатибов те же разговоры: что молодые исламисты, которые, сбежав в Германию, основали в Берлине постоянно увеличивающуюся радикальную исламистскую группировку, в первом же выпуске своего журнала «Хиджра» написали, что отомстят виновным в смерти Ладживерта. Мы предположили, что Ка убили именно они. Представив на мгновение, что единственная рукопись книги стихов моего друга под названием «Снег» находится в руках одного из берлинских сторонников Ладживерта и «Хиджры», я посмотрел на улицу, на падающий снег.

Другой полицейский, подсевший в этот момент за наш столик, сказал мне, что все сплетни о Ка являются ложью.

– У меня глаза не из металла! – сказал этот полицейский.

А что такое «глаза из металла», он не знал. Он любил покойную Теслиме-ханым, и, если бы она не покончила с собой, он, конечно же, на ней женился бы. В тот момент я вспомнил, что Саффет четыре года назад в библиотеке прибрал к рукам студенческий билет Фазыла. Они, возможно, давно забыли этот случай, о котором написал в своих тетрадях Ка.

Выйдя со мной и Фазылом на заснеженную улицу, двое полицейских, то ли из дружеских чувств, то ли из профессионального любопытства, пошли вместе с нами и по дороге сетовали на жизнь, на скуку, на свои любовные страдания и старость. У обоих не было даже шапок, и снежинки лежали на их белых редких волосах, совершенно не тая. В ответ на мой вопрос о том, стал ли город за четыре года еще беднее и опустел ли еще больше, Фазыл сказал, что в последние годы все стали еще больше смотреть телевизор, а безработные, вместо того чтобы идти в чайные, сидят по домам и бесплатно смотрят фильмы всего мира через антенны-тарелки. Все накопили денег и повесили на окна по такой белой антенне величиной с кастрюлю, и за четыре года это было единственной новинкой в городе.

Купив по сладкой лепешке с грецкими орехами в кондитерской «Йени хайят», из тех, что стоили жизни директору педагогического института, мы съели их вместо ужина. Полицейские, догадавшись, что мы идем на вокзал, расстались с нами, и после этого мы пошли мимо закрытых ставней, пустых чайных, покинутых армянских особняков и заледеневших освещенных витрин, под заснеженными каштанами и тополями, по печальным улицам, освещенным редкими неоновыми лампами, слушая звуки наших шагов. Мы свернули в переулки, поскольку полицейских за нами не было. Снег, который на какое-то время вроде бы прекращался, вновь усилился. Я ощущал чувство вины, словно шел в пустом городе один, оставив Фазыла, потому что на улицах совершенно никого не было, и мне доставляло боль сознание того, что я уезжаю из Карса. Вдалеке, из тонкой занавеси, сотканной двумя дикими маслинами, сухие ветки которых перемешались с сосульками, выпорхнул воробей и, пролетев между медленно падавшими огромными снежинками, мелькнул над нами и исчез. Пустые улицы, покрытые совершенно новым и очень мягким снегом, были такими беззвучными, что мы не слышали ничего, кроме звуков наших шагов и нашего дыхания, усиливавшегося по мере того, как мы уставали. Это безмолвие на улице, по обеим сторонам которой были расположены дома и магазины, создавало впечатление, будто находишься во сне.