Лиам Пайпер - Кукольник

Тесс резко повернулась к Аркадию.

– Что?

– Однако идиоты могут быть полезны, – добродушно произнес Аркадий, постукивая себя кончиком пальца по носу. – Когда ты с ребенком, никто не задает тебе лишних вопросов на границе, в отелях, в офисах. «Это мой внук Адам! Хороший еврейский мальчик. Разве он не мил? Я не могу разлучиться с ним». – Старик посмотрел на нее колючими, жестокими глазами. – Они ничего не подозревали, а если что-то подозревали, не осмеливались ничего сказать в присутствии ребенка. Конечно, не осмеливались. Зачем я ездил в Европу? Зачем я возвращался после всего того, что мы там наделали?

Тесс понятия не имела, о чем он говорит, но холод сковал ей сердце. Они стояли и смотрели друг на друга: Аркадий с таинственным видом, Тесс – с недоуменным.

– Я не уверена, что поняла… – начала она.

К ним подскочил Кейд, размахивая игрушечным ружьем.

– Пиф-паф! – наводя дуло на Тесс, воскликнул сын. – Пиф-паф! Пиф-паф!

Ребенок развернулся, целясь из игрушечного оружия в старика, но трость Аркадия ударила его по лицу.

Секунду назад старик стоял, опираясь на трость, и улыбался, а потом эта трость, описав дугу, ударила ребенка по щеке. Звук, с которым дерево врезалось в плоть и кости, эхом разнесся по демонстрационной комнате. Никто из взрослых прежде не бил Кейда. Мальчик был в шоке. Удар свалил его с ног. Он упал на попу. Ребенок сидел, ошеломленный, и смотрел на прадеда снизу вверх. В глазах старика сверкала ярость. Он занес палку для следующего удара. Рука начала опускаться, но Тесс, стряхнув с себя оцепенение, перехватила трость и вырвала ее из рук старика.

– Какого хрена! – воскликнула она и развернула Аркадия к себе за плечо.

Взгляд у него был затуманен, приоткрытая челюсть подергивалась. Трость с грохотом упала на пол.

– Es tut mir leid. Verzeihung [62], – прошептал он.

Старик устремился в двери и заковылял к лестнице на своих дряхлых ногах. Только теперь маленький Кейд пришел в себя и начал с плачем звать отца.

Все теперь ощущали, как быстро течет время. Печи пылали днем и ночью. Сажа из труб крематориев перепачкала все вокруг, даже грязные облака, которые низко висели над землей. С неба лился черный дождь, не способный смыть слой пыли, жженого человеческого жира и костей, въевшийся в крыши и стены зданий. Поля мертвых тел… Шагающие шеренгами живые мертвецы, которые, дрожа от холода, брели к трубам фабрик, не производивших ничего, кроме смерти… Вскоре даже серые небеса почернели от роя самолетов.

Бомбардировщики союзников, без всякого сопротивления со стороны немецкого люфтваффе, почти постоянно пролетали над концлагерем, направляясь к восточному фронту. С каждым прошедшим днем им приходилось преодолевать все меньшее расстояние по мере того, как Красная Армия передвигалась по Польше, приближаясь к Берлину.

Эсэсовцы в лагере реагировали на происходящее по-разному. Некоторые удвоили свои усилия, импровизировали, заваливая выкопанные в окрестных полях братские могилы тысячами трупов, которые затем поджигали, облив бензином. Другие нашли убежище в беспробудном пьянстве. Порой охранники так напивались, что едва стояли на ногах. Они с трудом совершали вечерний обход с оружием наизготовку. Их отяжелевшие веки почти полностью прикрывали глаза.

Однажды Дитера разбудили среди ночи. Солдату прострелили плечо, когда его товарищ, спавший на нижнем ярусе двойных нар, так напился, что не мог встать, чтобы выключить свет, и поэтому вздумал стрелять по электрическим лампочкам. Еще немного, и пуля, вместо того чтобы пробить мышцы навылет, угодила бы эсэсовцу прямо в голову. Раненый пришел, выкрикивая ругательства и еще что-то маловразумительное. Его товарищи смеялись так, словно ничего более забавного в жизни не видели. Они ввели раненого в операционную, поддерживая под руки, словно возвращались после загула в кафе.

Дитер промыл рану и наложил на нее швы. Подняв голову, он посмотрел на Аркадия, который стоял по другую сторону операционного стола.

– Если им предоставить достаточно времени, – чуть слышно произнес Дитер, – они перебьют друг друга прежде, чем твои до них доберутся.

Редкая улыбка скользнула по губам русского.

Дитера беспокоило состояние его приятеля. За месяцы, последовавшие за пытками, Аркадий очень изменился. Он отвечал, когда его спрашивали, но сам предпочитал помалкивать. Молча выполняя свою работу, он ничего не говорил о том, что обо всем этом думает, не выдвигал новых теорий. По вечерам он мало ел, но постоянно пил. Русский исхудал. Иногда по ночам он слушал пластинки с джазовой музыкой, которые Дитер с большим риском для себя спас от уничтожения, но чаще, усевшись на своей койке в углу, работал над одной из игрушек.