Кэрол Мэттьюс - Добро пожаловать в реальный мир

– Понемногу уже подвозят всякие напитки и вкусности, так что наш шатер все больше превращается в страну чудес! – От радости Лана даже захлопала в ладоши.

Эван попытался было отвлечь ее мысли от свадебных приготовлений, о которых за последние месяцы ему уже все уши протрезвонили, на дело более насущное – предстоящий спектакль:

– Готова к выходу?

Но его партнерша лишь беспечно махнула рукой:

– Главный мой выход ожидается завтра! – легкомысленно заявила она. – Так что свои силы и энергию я поберегу лучше на это. Завтра я стану счастливейшей женщиной в мире!

Эван тронул ее за руку:

– Очень рад это слышать.

Участившиеся в последнее время приступы гнева у Ланы портили все на свете, и он очень надеялся, что после свадьбы она наконец угомонится и этот несносный буйный торнадо утихнет до легкого вихря.

В нынешнем поколении оперных исполнителей Лана являла собой одно из наиболее востребованных сопрано – и все же, несмотря на всю свою показную заносчивость и высокомерие, до сих пор оставалась до смешного не уверена в своем таланте. А потому ей ни в коем случае нельзя было видеть отзывы критиков на ее прошлое выступление, иначе она опять впадет в жестокую хандру – и от греха подальше Эван задвинул ногой под гримерный столик стопку последних газет. В самых умеренных отзывах ее пение отмечали как «рассеянное» и «лишенное блеска». Эван прекрасно знал, что чтение критических заметок нанесет Лане смертельную обиду, да и пресс-агент певицы сделал все, что в его силах, чтобы держать ее подальше от рецензий. Между тем самого же Эвана восхваляли в критике за «убедительно героическую наружность», что вызывало у него улыбку, и «неистощимую жизненную энергию». Читать это было очень мило и забавно, потому что на самом деле он никогда еще не испытывал такого, как сейчас, истощения душевных сил.

Лана склонилась к его зеркалу.

– Для меня все это чрезвычайно важно! – вытянув губки, произнесла она. – Я не хочу остаток своих дней провести в одиночестве. Вспомни Каллас! – Лана откинула назад свои роскошные волосы. – Она окончила дни совершенно одна, без близких и друзей. Даже голос – и тот ее покинул. Кому этого захочется?

«И впрямь, кому?» – подумал Эван. Мария Каллас была кумиром его поколения, перед ней преклонялись все, кому посчастливилось быть с ней знакомым – и тем не менее жизнь она закончила фактически затворничеством, в окружении разве что лекарств и снедаемая горькими сомнениями, удалось ли ей оставить свой след в этом мире. Эван знал, что Лану терзают те же опасения, поэтому отлично понимал, сколь много значит для нее предстоящее замужество.

– Для меня есть кое-что куда более важное, нежели мой голос, – капризным голосом продолжала она. – Я хочу произвести на свет малюсеньких bambini . Хочу, чтобы у меня была семья. – Лана обхватила себя руками. – Это и будет мое наследие – десяток махоньких, бегающих туда-сюда Розин!

Откровенно говоря, такая перспектива внушала Эвану ужас. Тут и с одной-то едва удавалось управиться!

– Неужели ты сам такого не хочешь? – елейно спросила она.

Эван лишь молча вздохнул. То, чего сам он хотел от жизни, было безмерно сложнее.

– Возможно, тогда я вынуждена буду меньше работать, – молвила Лана.

Эван подумал, что сможет в это поверить, только когда увидит воочию. Он почему-то сомневался, что потребности молодой семьи и впрямь могут вызвать в этой женщине тот же бурный отклик, что и толпы благоговеющих поклонников.

– Ты ведь понимаешь, милый, о чем я толкую?

– Понимаю, – кивнул Эван.

– И ты все так же любишь меня?

– Я тебя обожаю, – как можно убедительнее ответил он.

– И всегда будешь любить?

– Пока не высохнут моря и океаны.

Лана лукаво на него взглянула:

– Это будет наполнять меня особым счастьем.

– Значит, так оно и будет.

Партнерша Эвана скользнула к нему на колени, обхватив рукой за шею. В этот момент по громкой связи объявили пятиминутную готовность – спектакль вот-вот должен был начаться. Лана проникновенно заглянула ему в глаза:

– А что тебя сделает счастливым, дорогой мой Эван?

Он отвел взгляд, уставясь перед собой в зеркало. Он и сам был бы не прочь узнать ответ на этот вопрос.

Мы с Карлом великолепно проводим оставшийся день, любуясь красотами Сан-Франциско. Прогуливаемся, взявшись за руки, по улицам. Заглянув на Рыбацкую пристань, пытаемся перепробовать, наверно, все местные морепродукты, что только видим на лотках. Затем неспешно бродим по Пирсу 39 [66], смешиваясь с толпой туристов и отдыхающих целыми семьями горожан и наблюдая просто невообразимое множество всевозможных развлечений. Я, разумеется, покупаю открытки: серьезную – для Джо и Нейтана, красочную – для мамы с папой и одну немного неприличную – для Господина Кена. Пока мы сидим на скамье, поедая домашнее мороженое, я подписываю открытки, а потом мы просто наблюдаем, как выскакивающие из бухты катера несутся к острову Алькатрас и дальше, и мы буквально загипнотизированы царящей что на воде, что на набережной веселой суетой. Впрочем, ничто, кажется, не способно так вскружить нам головы, как осознание того, чего мы достигли за столь короткий срок.