Драган Великич - Русское окно

И тогда, Руди, впервые заночевав в этой огромной квартире, я впервые увидел в ванной полотенца, застиранные и истертые от частого употребления, с бахромой на концах, они походили на тряпки, потому что их никогда не кипятили. Я понял, что они – метафора этого дома, символы не бедности, но неряшливости. И что пришло время бежать. Оборвать только что начавшуюся связь. Я понял, что она все выдумала, что она – жертва болезненного безумия. Почему вы так на меня смотрите? Есть и здоровое безумие. Ах нет, доброты не существует. Я не могу согласиться с вами, Руди. Есть только глупость различной тональности, которую мы воспринимаем как доброту. Нюансы, полутона, усыпляющая хроматика, потеря бдительности. Легче отказаться, чем бороться с собой и другими. Моя сиротка боролась. А я не сбежал ни той ночью, ни следующей. Остался с ней. Из жалости? Может быть. Скорее, потому что не было шансов остаться с ней. Она просто была полностью противоположна мне, Руди. Физически она мне вообще не нравилась. Кроме красивых полных ног и больших глаз в ней совсем не было ничего привлекательного. Но связи с противоположностями так и начинаются: поначалу безобидно, совершенно безопасно, без шансов продолжиться. Не встречая сопротивления, они втираются к тебе в доверие, завоевывают твои мысли, и ты не понимаешь почему, она ведь не твой тип, ты прекрасно понимаешь, что она не нужна тебе, что ты не останешься с ней. И тем не менее она вытягивает из тебя все эмоции, высасывает энергию, и что страшнее всего – она знает тебя лучше всех. Ты постоянно разрываешься, не владеешь ситуацией, потому что по трезвом размышлении тебе становится понятно, что теряешь время, а она удивляет тебя, предвосхищает каждое твое намерение.

Я провел с ней четыре года. Ты спрашиваешь, Руди, как это получилось? Не знаю. Я же сказал тебе, что с самого начала было ясно, что у этой связи нет шансов на продолжение, из нее ничего не выйдет. А раз так, то тем самым от нее невозможно защититься. Ты не думаешь о такой особе как о будущей связи, и весь механизм защиты отключается. Она была такой упрямой. Я спал с ней скорее из чувства дружбы, из-за какой-то жалости, что ли. Не могу сказать, что это было плохо, напротив, но, опять-таки, Руди, страсти у меня не было, той настоящей любовной страсти, которая лишает сознания. Она знала это и потому все эти годы обвиняла меня в том, что я не люблю ее, что, собственно, было истиной. Я никогда не воспринимал ее как любовницу, она была для меня чем-то вроде сестры, подруги, верного собеседника. Мы разговаривали ночами напролет, а под утро занимались любовью. И когда она погружалась в сон, я задавался вопросом, чего я ищу в этой истории. Настало время уходить. Но я оставался, и все это продолжалось. И вот однажды вечером я зашел за ней, чтобы отвести на генеральную репетицию. Она еще не вернулась с учебы. Ее мать сварила кофе и удалилась в свою комнату. Рассматривая книги на полках, я нашел за словарями коробку из бамбука в форме книги. Открыв крышку, обнаружил с десяток писем, подписанных моим именем. Не было никакого сомнения в том, Руди, что это были мои, не только судя по имени и фамилии, но и по фактам собственной биографии. Даже даты соответствовали началу нашей связи. Несчастная укрепляла собственную веру, сочиняя сама себе письма от моего имени. У меня отнялась речь при виде такого глубокого безумия. Весь мир приобрел форму, заданную ее болезненным воображением. Как судебный исполнитель оставляет свои бумажки на мебели, подлежащей конфискации, так и она наклеивала свои послания на окружающих ее людей.

Что это было с ней? Она не отказывалась. Кто знает, сколько раз она повторила другим жертвам все те истории, что рассказывала мне. Кто знает, сколько писем она написала сама себе. И ей повезло. Летом в Греции она познакомилась с пожилым врачом, владеющим клиникой в Нормандии. Но куда бы ее не занесло, застиранные полотенца всегда будут отражать ее сущность.

Во время пребывания дома, между рейсами, отец регулярно мыл четырехстворчатое окно в гостиной. Прежде чем смять газеты, он пробегал по заголовкам. Все они были ему в новинку. Долгое отсутствие дома вызывало множество белых пятен. Он ходил на иностранных судах дальнего плавания. А во время плаваний, которые продолжались по семь-восемь месяцев, на родине происходили события, о которых он не знал. По возвращении он сталкивался с пустотами. Перелистывая старые газеты, он неожиданно узнавал, что какая-то знаменитость скончалась два месяца тому назад, читал о наводнениях, убийствах, изменах. Пополнял собственную картотеку черной хроники.