Гевин Экстенс: Вселенная против Алекса Вудса, или Светская церковь Курта Воннегута

– Лекс! – цыкнула мама, не отрываясь от книги.

Я тут же оставил голову в покое.

– Доктор Патель, а куда же они деваются, когда рассасываются? – спросил я. – Ну, швы и особая пластинка?

– Материал, который тело может как-то использовать, включается в обмен веществ и превращается, например, в мышцы или в жир. А остальное расщепляется и выводится.

Я немного подумал.

– В смысле выходит со стулом?

– Лекс! – снова одернула мама.

– Это в больнице так говорят, – пояснил я. – Медицинский термин.

– На самом деле большая часть выводится с мочой, – уточнил доктор Патель.

– Все, на сегодня хватит, – объявила мама.

С тех пор доктор Патель рассказывал мне всякие интересные штуки только когда в палате не было мамы. То есть очень редко.

И хотя голову мне заштопали и она прекрасно восстанавливалась под особой растворимой пластинкой, меня все равно оставили в больнице еще на неделю – наблюдать за динамикой и за тем, чтобы установился правильный режим питания и сна. У меня перебывал миллион всяких врачей и еще больше медсестер, а иногда я ходил на рентген, чтобы снимки показали, как заживает мой череп. Еще приходилось отвечать на кучу вопросов и выполнять всякие странные тесты, по которым врачи могли судить, правильно ли функционирует мой мозг.

По всему выходило, что правильно.

Органы чувств тоже работали безотказно. Я мог читать и писать, помнил таблицу умножения до двенадцати и хорошо собирал всякие штуки из конструктора. Через несколько дней диеты и специальных упражнений восстановилась координация движений. Единственное, что немного пострадало, – это память, но настолько незначительно, что и говорить об этом не стоило. Я запоминал длинные списки слов и последовательности чисел, безошибочно находил различия между рисунками, всегда узнавал, какой предмет из группы убрали. Мог рассказать, что давали на завтрак, что случилось вчера или в тот день, когда я впервые пошел в школу, помнил, как однажды на Вестонском пляже сел на осу. Я даже мог перечислить почти всех животных Бристольского зоопарка: паукообразная обезьяна, кошачий лемур, золотистый львиный тамарин и так далее и тому подобное. Судя по всему, никаких серьезных проблем с эпизодической и семантической памятью у меня не было. Просто из жизни выпал месяц – четыре недели провалились в черную дыру. И хотя доктор Патель убеждал меня в обратном, я все-таки не мог отделаться от мысли, что этот месяц засосало в «маленький и очень точный» пылесос.

… Обнаружила меня, естественно, мама. Она с кухни слышала оба взрыва. Между ними почти минуту стояла тишина. Первый, по ее словам, напоминал отдаленный выстрел. Когда прогремел второй, она решила, что обвалилась крыша. На втором этаже был чудовищный разгром – все усеяно обломками картин, битым стеклом и разными штуками с комода напротив лестницы: ритуальная чаша, оловянные подсвечники, все такое. Дверь в ванную была закрыта, но не заперта. Я валялся на полу, в луже крови и месиве из фарфора. Мама говорит, она закричала так громко, что Стейплтоны, наши престарелые соседи, прибежали не на взрыв, а на ее вопль. И хорошо, что прибежали. Думаю, мама была в таком шоке, что могла не сообразить вызвать «скорую».

Следующие две недели она от меня не отходила и заявила, что ночевать тоже будет в больнице. В конце концов в палату притащили еще одну кровать, потому что иначе мама просто легла бы на полу. Хорошо, что я в это время был в глубокой коме, – не пришлось за нее краснеть. А так я ничего не знал ни о ней, ни о том, что вокруг творится. Хотя мама так не считала.

– Я с тобой каждый день разговаривала. И я точно знала, что какая-то часть тебя слышит, что я говорю.

– А я ничего не слышал, – возразил я в сотый раз.

– Какая-то часть – слышала, – настаивала мама.

– Я почему-то не помню.

Мама улыбнулась:

– Конечно, не помнишь! Ты очень крепко спал. Когда человек спит, он ничего не запоминает. Но это же не значит, что ты не слышишь сквозь сон.

Я аж поморщился. Ну что за бессмыслица! Впрочем, из событий последнего месяца многое казалось бессмыслицей.

Прежде всего сам «несчастный случай». Я, разумеется, в общих чертах знал, что случилось, – от мамы, от Стейплтонов, от фельдшеров «скорой», которые зашли меня навестить, когда я очнулся, – но только в общих чертах. Камень нашли сразу – его трудно было не заметить, но никто точно не знал, упал он на меня или нет. Один из фельдшеров считал, что меня, скорее всего, накрыло обломками, когда обрушился потолок.