Курт Воннегут: Король и Королева Вселенной

Вспоминаю на несколько минут Великую Депрессию. Год 1932. Я помню, что это было ужасное время, но и тогда было много хороших историй.

В 1932 г. Генри и Анне было по семнадцать лет.

В семнадцать Генри и Анна были влюблены друг в друга очень декоративно. Они знали, как прекрасно выглядит их любовь. Они знали, как прекрасно выглядят они сами. В глазах старших они могли прочесть, насколько хорошо они подходят друг другу, насколько хороши для общества, в котором они родились.

Полное имя Генри звучало Генри Девидсон Меррилл, он был сыном президента Национального Торгового Банка, внуком последнего Джорджа Майлза Девидсона, мэра с 1916 по 1922 гг., внуком доктора Розитерра Меррилла, основателя детского отделения городской больницы...

Полное имя Анны звучало Анна Лойсон Гейлер, дочь президента Городской Газовой компании, внучка последнего федерального судьи Франклина Пейса Гейлера, внучка Д. Двайта Лойсона, архитектора Кристофера Рена, городка на Среднем Западе...

Их дипломы и состояния были в порядке. В порядке с самого рождения. В такой любви, как у них, надо было быть лишь хорошо ухоженным, хорошо плавать, играть в теннис и гольф. Та часть любви, которая лежала глубоко в душе, их не трогала, как Винни-Пуха, сказочного медведя.

Все было очень весело и легко – естественно и чисто.

И, в духе Винни-Пуха, где плохое происходит только с плохими людьми, Генри Девидсон Меррилл и Анна Лойсон Гейлер однажды поздно ночью шли через городской парк, прямо в вечерних платьях. Городской парк лежал по дороге от танцплощадки Спортивного клуба до гаража, где стоял автомобиль Генри.

Ночь была черная, несколько фонарей, горевших в парке, светили болезненно бледно и слишком далеко.

В этом парке убивали людей. Одного мужчину зарезали за двенадцать центов, и его убийца до сих пор оставался на свободе. Но это был грязный бездомный мужчина, один из тех, кто, по видимому, рождается, чтобы быть убитым меньше чем за доллар.

Генри рассматривал свой смокинг как охранную грамоту для прохода через парк. Его костюм настолько отличался от одежды обитателей парка, что делал его неуязвимым для их убогих притязаний.

Генри посмотрел на Анну и увидел, что она вежливо скучала – розовая конфетка в голубом тюле, которая одела мамин жемчуг и орхидеи от Генри.

— Я не представляю, как можно спать на скамейке в парке, — громко сказала Анна. – Должно быть, весело. Должно быть, весело быть бродягой.

Она взяла за руку Генри. Ее рука была холодной, загорелой и дружеской.

В том, что их ладони соединились в темном парке, не было никакого дешевого трепета. Они вместе росли, знали, что поженятся и вместе состарятся, ничто не могло их удивить или озадачить — ни взгляд, ни слово, ни даже поцелуй.

— Не так уж весело быть бродягой зимой, — ответил Генри. Он мгновение подержал ее руку, качнул ее и отпустил без сожаления.

— Я поеду во Флориду зимой. Я буду спать на пляжах и красть апельсины.

— На одних апельсинах ты не проживешь, — сказал он тоном умудренного мужчины. Пусть она знает, что он понимает больше в жестокости мира, чем она.

— Апельсины и рыба. Я стащу десятицентовые крючки из магазина инструментов, сделаю леску из плетеной мусорной корзины и грузило из камня. Честно. Я думаю, это будет рай. Я думаю, что люди сумасшедшие, раз они беспокоятся о деньгах.

Ровно посередине парка им почудилось, что с края фонтана отделилась горгулья. Она оказалась мужчиной.

Это движение превратило парк в черную реку Стикс, огни гаража вдали — в ворота Рая, ворота за миллион миль отсюда.

Генри превратился в глупого, узкоплечего мальчишку, такого же неуклюжего, как самодельная стремянка. Его белоснежная рубашка превратилась в маяк для разбойников и умалишенных.

Генри взглянул на Анну. Она превратилась в пьяную толстуху. Она подняла руки к горлу и прикрыла ими мамино колье. Орхидеи прижимали ее к земле как пушечные ядра.

— Остановитесь, прошу остановитесь, — мягко прохрипел мужчина. Он пьяно кашлянул и остановил их руками. – Пожалуйста, тпру, одну секунду.

Генри почувствовал в груди тошнотворное волнение перед надвигающейся битвой и поднял руки так, что было непонятно, собирается он драться или капитулировать.

— Опустите руки, — сказал мужчина. – Я всего лишь хочу с вами поговорить. Грабители уже давно спят. Так поздно шляются только пьяницы, бродяги и поэты.

Он качнулся в сторону Генри и Анны и жестом показал свою безвредность. Он был маленький и тощий, его дешевая одежда измялась и изорвась, как газета.