Жан-Клод Мурлева - А еще я танцую

Так вы, значит, полагаете, что у меня, помимо вас, еще несколько корреспонденток и я, как завзятый ловелас, виртуозно прыгающий от любовницы к любовнице, лавирую между вами, ни разу не попавшись? Как вы только могли такое подумать? Я нахожу этому лишь одно объяснение: вам не хватает веры в себя. Так вот вам правда: ни с кем, кроме вас, я не переписываюсь и чрезвычайно дорожу нашей с вами перепиской. Мне не с чем ее сравнить – ничего подобного в моей жизни раньше не было. Моя ирландка? И рядом не лежала. Я ценил ее верность и простоту, но мы обменивались только коротенькими записками. А теперь посмотрите на простыни, которые мы с вами пишем друг другу. Ирландка сообщала мне свои новости, я ей – свои. Мы следили за событиями, происходящими в жизни друг друга. Я выражал ей сочувствие по поводу болезни ее детей. Она поздравляла меня с выходом новой книги.

С вами все иначе. Переписываясь с вами, я испытываю истинное удовольствие и нервничаю, если не могу немедленно вам ответить. Поймите меня правильно. Когда я пишу роман, то стараюсь выстроить его композицию связно и логично. С вами, напротив, я могу себе позволить поддаться сиюминутному настроению (своему или вашему), плюнуть на недосчитанных цыплят и вернуться за ними будущей осенью – или не возвращаться вовсе. Я испытываю пьянящее чувство свободы. Мои мысли скачут в произвольном порядке, и мне нравится их безостановочное мельтешение.

Еще мне нравится скупость, с какой вы выдаете мне крохи сведений о себе. Я не знаю, кем вы работаете, я никогда не видел вашего лица, зато знаю, что вы делали вечером в пятницу первого марта. Кто еще, кроме меня, владеет этой информацией? Что еще вы мне расскажете? До каких откровений дойдете? И что расскажу вам я сам, уже поведавший о Дороге К Звездам?

Хочу попросить вас об одной вещи. Прекратите, пожалуйста, сравнивать наши жизни, подразумевая, что моя в тысячу раз интереснее вашей. Да, я был женат четыре раза, но ведь не в одно и то же время! Все мои дети выросли и разъехались кто куда. С 28 октября 2010 года я живу один. Ну вот, теперь вам это известно. У меня даже собаки нет. Только надменный кот. Все это шумное столпотворение вокруг меня осталось в прошлом. Я почти всегда отвечаю отказом на просьбы журналистов об интервью – нового мне сказать нечего, а повторяться стыдно. Стыдно расписывать, как, и почему, и благодаря кому, и в какой комнате, и в какое время дня я пишу, тогда как я вообще больше не пишу. Раньше я писал по книге в год; потом по книге – каждые два года, потом – три. Не поленитесь, Аделина, и загляните в мою библиографию. Вы увидите, когда вышла моя последняя книга. Так что очень вас прошу, бросьте вы это. Известность, полнокровная и богатая событиями жизнь – для меня все это давно стало пустым звуком.

В зал ресторана, где я вам пишу, набилась веселая компания человек из двадцати, каждый из которых, как говорил Брель, «крутит шеей, чтобы все слышали, как он смеется» (завидую таким фразам!). Вряд ли они дадут мне спокойно дописать. Шале, в котором мы находимся, представляет собой огромное здание, разделенное на апартаменты; на первом этаже расположена так называемая общая комната – единственное место с выходом в интернет. Ну все, приехали: они больше не смеются, они ржут. Прощаюсь с вами.

Да, кстати, я тоже вас обнимаю.

(Верую ли я в бога? Что-то не верится…)

От кого: Аделина

Кому: Пьер-Мари

Дорогой Пьер-Мари!

Вы очень странный и очень добрый друг! Вы поднимаете мне настроение, утешаете меня, а теперь еще решили выступить в роли свахи! Ни одна из моих подружек не справилась бы с этой ролью лучше вас. Из чего я делаю вывод, что вы не относитесь к тому разряду мужчин, которые категорически отвергают присутствие в себе малейшего женского начала – впрочем, я об этом догадывалась. Мужчина, признающийся в собственной робости; мужчина, которого необходимо брать за руку, чтобы та оказалась «в нужном месте»; мужчина, способный, вспомнив своего отца, заплакать посреди улицы на глазах у прохожих, не может быть мачо. Возможно, я слишком наивна, но мне кажется, что писательский труд требует некоего самоуничижения и что писатели всегда склонны демонстрировать свои слабости, недостатки и травмы. Именно из них они добывают сырье для своих книг, не так ли? Из тех самых дыр в душе, откуда бьют родники наших страданий.

Ой, велите мне замолчать, а то я что-то впадаю в патетику. Не иначе, ваш горный воздух пьянит меня даже на расстоянии.