Жан-Клод Мурлева - А еще я танцую

Забыл сказать, что она немного косила одним глазом. Назвать ее кривой было бы преувеличением, но все же этот мелкий недостаток обращал на себя внимание. А мне почему-то всегда нравились женщины, у которых, как бы это выразиться поточнее, имеется (помимо округлостей) какой-нибудь дефектик. Ну просто что-нибудь не так. Легкая хромота, или физический дефект, или шрам, или след от ожога, или трудности с речью. Сам не знаю, что тому причиной. С другой стороны, меня всегда влекло к иностранкам. В Вере оба этих качества присутствовали одновременно: у нее игриво косил глаз и она была итальянка. Из Пармы. Одним словом, признаюсь честно: в пятьдесят лет я влюбился без памяти.

На следующий вечер мы оказались в постели; на следующей неделе она села в поезд и приехала ко мне в Дром; еще через неделю уже я мчался в Тулузу. Осенью 2003 года она развелась с мужем и окончательно перебралась ко мне. Она работала переводчицей, и ей было все равно, где жить. С собой она привезла троих детей: двух мальчиков двенадцати и четырнадцати лет и пятнадцатилетнюю дочь. Я в то время по очереди с женами присматривал за своими тремя «норвежскими» детьми – двенадцатилетними дочками-близнецами и их младшим одиннадцатилетним братом, а также за семнадцатилетней дочерью Лорой от второго брака ( Пойдем, Котик ). Кстати, Лора с мужем и сыном проводят эту неделю у меня в горах, но не будем усложнять. На выходные и каникулы приезжали и остальные дети, в том числе старший сын от первой жены (назовем ее Метаморфозой), который тоже уже успел стать отцом. Я окончательно вас запутал? Ничего удивительного. Ладно, сейчас попробую навести ясность. Итак, осенью 2003 года мы с Верой поселились в доме, превратившемся в филиал психушки благодаря присутствию семерых детей: одного 11 лет, трех – 12 (!), одного – 14, одной – 15 и еще одной – 17.

Последующие годы были самыми безумными в моей жизни. Чего мы только не пережили! Усталость, эйфорию, отчаяние. Но главное – мы были счастливы. Мы столько хохотали посреди этого дурдома, напоминающего нечто среднее между детским летним лагерем и зоопарком. Бывало всякое: ссоры, обиды, оскорбления, даже драки, но они всегда кончались взаимным прощением и слезами раскаяния и примирения. В наших стенах постоянно звучал смех, смывая своими волнами все неприятности. А над всем этим царила постоянная солнечная улыбка Веры – ее фирменная улыбка.

За эти два сумасшедших года я, дорогая Аделина, задумал и написал роман, принесший мне Гонкуровскую премию. Вы и вообразить себе не можете, в каких условиях я его сочинял и как мне приходилось изворачиваться, чтобы найти себе место для работы. Я писал его в поездах, в гостиничных номерах, но главным образом (поскольку мой кабинет превратили в спальню) – на кухонном столе, под кухонным столом, лежа в постели, сидя в постели, в прачечной (часто), в ванной, а в теплые дни – забравшись на дерево или в стоявшую в гараже машину, или спрятавшись за поленницей дров, или пристроившись возле мусорного бака. Клянусь вам: я написал не одну главу в туалете, законопатив уши берушами, а сверху для надежности нацепив наушники от плеера. Я ел с этим романом, спал с ним, готовил с ним еду и ходил по магазинам. Два года вдохновенных трудов. Вера читала рукопись, хвалила и давала советы. Черт возьми, я заслужил эту премию! Мы ее заслужили!

Кстати, помнится, в одном из писем вы предсказали мне нобелевку. Откуда у вас подобные мысли? Вот уж я посмеялся. Только представьте себе на минуту: 1929 год – Томас Манн; 1954-й – Эрнест Хемингуэй; 1970-й – Александр Солженицын; 2014-й – Пьер-Мари Сотто. Найдите в списке лишнего.

Нет уж, хватит с меня и Гонкура, тем более что слава вовсе не ударила мне в голову. Мне уже было 53 года, и, чтобы лишить меня ориентиров, потребовалось бы что-нибудь покруче. Когда схлынуло первоначальное возбуждение, о котором я вам при случае как-нибудь расскажу, – поверьте, эта история стоит пакета попкорна (у меня такое впечатление, что я уже не меньше трех раз обещал вам при случае о чем-то рассказать; похоже, это превращается в привычку), – так вот, едва схлынуло возбуждение, как передо мной снова встал вопрос, неизменно возникающий после выхода каждого очередного романа: ну хорошо, мальчик мой (я часто мысленно называю себя мальчиком ), а что же дальше? Иначе говоря, для меня ничего не изменилось.

Жизнь продолжалась. Дети подросли и один за другим уехали учиться. В сентябре 2004-го Лора перебралась в Лион. Это не прошло незамеченным – в доме она играла роль всеобщей старшей сестры. Годом позже, в 2005-м, нас покинула Глория (старшая дочь Веры), она тоже уехала в Лион. Таким образом, обе старшие девочки сделали нам ручкой.