Ральф Ротман - Юный свет

У них был даже очаг, выдолбленный в камне, а на скамейках кругом пластиковые тарелки, мытые баночки из-под горчицы и колпак от колеса вместо пепельницы. В углу висело ведро, из которого торчала сковородка без ручки, кочерга и пара ложек, а на спиленных ветках были пристроены свечи, в основном огарки, от которых одеяло покрылось черной копотью. Я порылся в ящике под дыркой вместо окна, но нашел только пару пустых бутылок из-под пива да старый номер «Вести Сан-Паули», который уже читал. Тем не менее я полистал его. Почти у всех женщин груди были как у фрау Латиф, нашей учительницы рисования. Когда она наклонялась над партой, чтобы поправить рисунок, то часто касалась ими одного из нас. От типографской краски пальцы у меня стали черными.

Я вытер их о штаны и вдруг услышал под собой какой-то шорох и шуршание. Сквозь трещины и дыры в досках можно было смотреть вниз. Но я никого не увидел, подполз к выходу и отодвинул в сторону одеяло, приподняв только нижний край. Кусты и деревья, бабочка на папоротнике. Серебристые нити паутины. Но все же внизу кто-то был. Маленькие веточки хрустнули, как костяшки пальцев, но явно не под детскими башмаками. И уж во всяком случае не того, кто играл в индейцев. Из травы вылетела птица и, издав яростный вопль, взмыла на ольху.

Потом все стихло, но я, оставаясь на четвереньках, не двигался. В ушах громко стучало. Потом я услышал плеск и журчание, звук постоянно менялся, словно струйка попадала то на старую листву, то на мягкий мох, а то на твердый песчаный грунт – вскоре повеяло запахом свежей мочи. Потом я увидел белобрысые вихры и услышал звук застегиваемой молнии.

Мужчина почесал затылок и бросил беглый взгляд на пустырь перед дубами, на груды строительного мусора, среди которых был виден сгоревший кузов малолитражки «БМВ-Изетта». Кожаная сумка у мужчины была старой и потрепанной, а когда он наклонился, я увидел на куртке потертые белесые места – следы времени. Он поднял кусок голубого кафеля и бросил его в ведро для огурцов, стоявшее посреди пустыря. Ведро было настолько проржавевшим, что осколок моментально пробил его насквозь.

Может, он стоял под деревом и не так долго, но мне показалось это вечностью. Дышать беззвучно было нелегко, от слезившихся глаз заложило нос. Рана на пальце пульсировала, и хоть стоять коленками на твердых досках было больно, я ни разу не шевельнулся, чтобы не выдать себя. Тем не менее что-то хрустнуло, порыв ветра качнул картонную крышу, и мужчина, похоже, насторожился. Он огляделся. А потом до него дошло, что над ним, возможно, кто-то есть, и он медленно, почти осторожно поднял голову. Сморщенный лоб, набухшие брови, и мне сверху вдруг представилось, что кончики его ботинок торчат прямо от подбородка, из-под каймы воротника его нейлоновой рубашки.

Я знал, что он не видит меня. Я сам часто думал, что в темном логове на деревьях пусто, а потом вдруг приоткрывался полог, и я попадал под град выстрелов из тростниковых трубок, рогаток и пистолетов, стрелявших сухими горошинами. И, видимо, оттого, что я смотрел сверху, я не мог разглядеть лица мужчины, его тонкие губы, узкий нос и светлые глаза – я узнал его лишь по слегка глуховатому голосу и его резкому окрику: «Давай, спускайся вниз!» – это был господин Горни, наш домовладелец.

Я ничего не ответил, затаив дыхание. Он не мог меня видеть. А то, что он станет подтягиваться и карабкаться по веткам дуба вверх, было маловероятным. Для взрослого человека ветки были слишком хлипкими. Чтобы не потерять его из виду, я сидел очень тихо, даже головой не крутил. Почему он в это время был здесь, на пустыре, а не в шахте – эта мысль не пришла мне в голову от страха получить ответный вопрос: а почему я не в школе? Он шмыгнул носом, сделал шаг в сторону. А я чуть повернул голову, чтобы видеть его в другую щель.

Нос чуть загнут влево, глаза сидят близко друг к другу, чего терпеть не могла моя мать. Такие глаза – признак глупости, говорила она всегда, когда сердилась на него, как, например, совсем недавно, когда он запретил моему отцу устроить голубятню на крыше. А еще он прикусывал губы так, словно хотел просунуть их сквозь щели зубов, как вот сейчас, когда пытался разглядеть каждую дырку, каждую щель в полу. При этом он держал руку в кармане штанов и перебирал ею, будто что-то искал. Я слышал звон не то монет, не то ключей.

В конце концов он смачно сплюнул и зашагал по пустырю. Казалось, он не торопился, и, пока его голова не скрылась за кучами мусора, поросшего сорняком, я успел досчитать про себя до двадцати. Лишь после этого я слез с дерева. Мокрое пятно на коре было похоже на тень надгробья. Я расстегнул шорты и помочился на его край.