Таня Винк - Забери меня с собой

– Будь моя воля, Михаил Львович, – учительница откинулась на спинку стула, – я бы у этой лицемерной твари со скрипучим голосом и любовью к самодеятельности отняла бы диплом, порвала на мелкие кусочки, а саму привязала к дереву. – В ее глазах горели недобрые огоньки. – И разрешила бы всем, кого она обидела, кинуть в нее комок грязи. Будьте уверены, сам Хеопс позавидовал бы высоте ее могилы. – Надежда Степановна скрипнула зубами и коснулась сморщенной ручкой Мишиной руки. – Забирайте Катю из этой школы. Это не школа – это зловонное болото, погибель всему хорошему, поверьте мне. Так было с самого начала, но сейчас стало еще ужаснее. – Она убрала руку. – Я не ухожу, потому что меня не трогают. Пока не трогают. И еще… У дочки вашей особый литературный талант. Я давно такого не встречала, поверьте.

Миша пожал плечами:

– Времена надвигаются тяжелые, и литературой на жизнь не заработаешь. – Он поднялся на ноги. – Спасибо, дорогая соседка, мне на работу пора.

Миша решил немедленно перевести дочку в другую школу, ту, что за пустырем, но тут вылезла очередная неприятность – вернувшись домой с дежурства, он застал Катю в ужасном состоянии: грязная, взлохмаченная, она сидела на табурете в коридоре и, держа в руках весеннее пальто с наполовину оторванными воротником и рукавом, горько плакала.

Через полчаса Миша стоял в кабинете директора школы, а Катя – за дверью.

– Или вы приводите сюда Зубенко с дочерью, или я сейчас иду в милицию и пишу заявление, – спокойным, ледяным тоном произнес Миша, скользя по директрисе взглядом, которому его научил отец-полковник.

Директриса молча вышла из кабинета и вернулась с Зубенко и Матильдой.

– Принесите пальто вашей дочери, – потребовал Миша у Майи Максимовны.

– Что вы себе позволяете? Что вы тут раскомандовались? Я сейчас милицию позову! – заверещала Зубенко.

Верещание остановила директриса, процедив сквозь зубы:

– Делайте, что вам велено.

Принесли.

– Катюша, иди сюда, – сказал, выглянув в приемную, Миша.

Катя вошла, держа в руках свое рваное и грязное пальто.

– Это она порвала? – Миша указал на Матильду.

Катя кивнула.

– Катюша, надень пальто и пусть ваша дочь тоже наденет, – сказал он, повернувшись к Зубенко.

Снова верещание, которое снова останавливает директриса. Матильда надела пальто.

– Катюша, оторви воротник и рукав.

И Катя оторвала, хотя ей и пришлось изрядно попыхтеть.

После обеда Миша забрал уже готовые документы и на следующий день отвел дочку в школу за пустырем.

Все наладилось. Вернее, в школе у Кати наладилось, но не дома, потому что однажды Катя вернулась из школы, а папы нет. Она побежала на стоянку, где ей сказали, что его «скорая» забрала. Катя позвонила маме и помчалась в больницу. Дежурная медсестра выслушала, пробежала глазами список больных и сказала:

– Бойко Михаил Львович в отделении политравмы. У тебя халат есть?

– Нет.

– А сменная обувь?

– Нет.

Дежурная скривилась, помолчала.

– А деньги у тебя есть?

– Есть, на обратную дорогу.

– Давай за халат пятьдесят копеек.

– А как же я домой доберусь?

– Это не мое дело.

Катя порылась в карманах пальто, насчитала сорок пять копеек. Дежурная сгребла монеты в ладонь и показала пальцем на раздевалку:

– Халат там возьмешь. Галя! – заорала она.

– Чего? – из окошка раздевалки высунулась очкастая Галя.

– Дай ей халат, – и ткнула пальцем в Катю.

Ни возле папы, неподвижного, все еще без сознания, ни возвращаясь домой, ни дома Катерина не смогла осознать случившееся, и в ее голове все время, как заигранная пластинка, вертелись слова, совсем недавно сказанные папой с непостижимой горечью: «Когда-то я был главой семьи, а теперь мама меня на работу не провожает». Не смогла она это осознать и на следующий день, когда сразу после занятий примчалась к отцу уже со своим халатом – имелся у них один на всех пятьдесят второго размера, хотя у мамы, считавшейся самой толстой в семье, был сорок восьмой. Примчалась с любимыми папиными бутербродами – вареная колбаса с горчицей на подсушенном в духовке бородинском хлебе, уверенная, что папа пришел в сознание. Но он в сознание не пришел. А когда спустя несколько дней он открыл глаза, Катю не узнал. Это было страшно – его глаза были пустыми. Она взяла папу за руку:

– Папочка, это же я, Катя… – Перебирая его пальцы, она заплакала.

Пришла мама, а Катя все перебирала пальцы и шептала чуть слышно молитву. Ту, которую так хорошо знала.