Мара Минг - Авиньон и далее везде. Роман-путешествие о любви и спасении мира. Основан на реальных событиях. Публикуется в память об авторе

– Да там Филипп! – обрадовался Джон. – Пошли, посмотрим.

Возле будочки уже собралась толпа. Часть зрителей, прижавшись боками, точно воробьи, расселись на ступенях между первым и вторым ярусами площади. Остальные расположились на мостовой, посвободней. Пятачок возле будки облюбовали артисты; одни ждали своей очереди, а кто-то уже отстрелялся, остался поглазеть на других. На будке, прилепленный скотчем, висел листок с расписанием: имена артистов и время, наскоро, от руки. Листок пошевеливали вялые вздохи ветра. Я так и не поняла, кто отвечал за этот график. Особое уличное правительство? Бродячий профсоюз?

Джон со своим баком вкатился в кучку коллег. Все обменялись церемонными рукопожатиями, как на встрече совета министров. Кого там только не было: раззолоченный с ног до головы мим, девица с дредами, татуированный до зубов парень в черном кожаном фартуке. Парочка в обнимку: он молодой, она не очень. Еще какие-то люди – и Паоло. Я к ним не пошла. Если сесть там, увидишь одни спины.

Артист – тот, что стоял сейчас на площадке – начал пару минут назад, но уже успел заинтриговать аудиторию. Он напомнил мне героя советских агитплакатов: квадратный подбородок, скулы из гранита. Взгляд как рыболовная сеть: накинул его на зрителей, сразу на всех. А те сидели, разинув рты.

Я вспомнила, я уже видела его: это был тот кочегар-стахановец, с которым поутру беседовал у дворца Джон.

Филипп наметил глазами жертву – полненького очкарика из заднего ряда (тот нарочно встал подальше, но расчет не оправдался) – и поверх голов сидящих, точно поверх пней, затеял с ним диалог. Силы сразу оказались не равны. Очкарик что-то заблеял, но громогласный голос Филиппа перекрывал его в разы; так гудок поезда перекрывает бормотание дачной радиоточки. Филипп хохмил, веселился и что-то выпытывал у несчастного. Тот смущался. Публика начала похохатывать.

Мне вспомнилось, как года три назад, во Вьетнаме – моим странствиям шел девятый месяц – я прибилась к экскурсии в Мисун, к развалинам древнего вьетнамского города. Случай был исключительный: я редко присоединялась к группам, считая это ниже звания авантюриста: что это я буду таскаться, как овца в стаде, за каким-то гидом? Но в Мисун я отправилась с группой. Почему – уже не помню. Но я не пожалела; с гидом мне повезло невероятно. О, какой это был гид! Гений трибуны. Оратор. Я бы даже сказала, предводитель.

Во-первых, он не говорил. Он орал.

– Меня зовут мистер Зю! – гаркнул он, войдя в автобус – Я хочу, чтобы вы это знали! Я работаю гидом уже три года!

Все, кто спал, проснулись. Все, кто был глух, услышали. Все, кто был слеп, прозрели.

Мистеру Зю не нужен был мегафон вроде тех, что обычно используют экскурсоводы. Мегафон у него был вместо трахеи.

Мистер Зю сразу показал, кто в семье главный.

– Когда вы заходили в автобус, я слышал, как кто-то говорит «Майсан». Это неправильно! Вы должны выучить вьетнамский! «Май сан» – это «мой мальчик»! По-английски! А место, куда мы направляемся, называется Мисун. А ну-ка все повторили за мной! Мисун!

Обалдевшие туристы хором, как в детском саду, повторили: «Мисун!»

Следом мистер Зю изложил технику безопасности: по его словам выходило, что кое-где в Мисуне еще остались бомбы, невзорванные со времен второй индокитайской войны, а потому бродить по полям небезопасно.

– Не сходите с тропы в джунгли, – предупредил он. – Сначала пойду я, вы идете за мной. Тогда я умру первым, а вы чуть позже.

В этой тональности прошла вся экскурсия. У каждого памятника мистер Зю устраивал маленькое шоу: размахивал руками, орал, бросал вопросы туристам, сам на них отвечал, шутил, в нужных местах напускал драматизма, в других сбавлял пафос. Аудитория была потрясена, деморализована, очарована. Де-факто, мистер Зю был экскурсоводом, но только здесь, в Авиньоне, я поняла: в душе он был уличным артистом. Филипп вызвал к жизни его дух: в нем был тот же плещущий через край артистизм, та же экспрессия, те же свобода жестов и умение завладеть вниманием публики. Так же хохотали люди. Так же те, с кем Филипп вступал в диалог, оказывались сконфужены, но не могли до конца понять, что не так.

В уличных выступлениях все решает умение удержать зрителя: здесь нет входных билетов и мест, люди циркулируют по площади, как пузырьки в кипящей воде. Никто не будет смотреть шоу из вежливости. Джон утверждал, что существуют честные и запрещенные приемы захвата внимания; про запрещенные он не рассказал, но я заметила: французы делают ставку на интерактив, активно задействуют в шоу зрителей. Не успеешь оглянуться, как стоишь посреди площадки с лицом орангутанга, а над тобой все потешаются. Такая игра: всегда приятно поглумиться над каким-нибудь бедолагой, главное, чтоб этим бедолагой не оказался ты сам. Кто побойчее, остается в первых рядах, кто попугливей, наблюдает за шоу из укрытия. Поэтому, делился Джон, нужно уметь мгновенно прочесть зрителей: понять, к кому из них можно прицепиться – получится смешно – а кого лучше оставить в покое; увидеть, кому скучно, кого надо взбодрить. У уличных чутье на это дело. Инстинкт.