Мара Минг - Авиньон и далее везде. Роман-путешествие о любви и спасении мира. Основан на реальных событиях. Публикуется в память об авторе

– Сейчас мы будем снимать кино! У меня есть гениальный сценарий! – гаркнул Филипп и щелкнул режиссерской хлопушкой. Новой мишенью стал тощий парень в наглаженной рубашке. Похоже, швед.

– По-французски говоришь? – (Тот отрицательно замотал головой.) – Говоришь! Отлично! Будешь моим ассистентом. – (Хлопушка перекочевала в руки блондина) – Так! Есть кто из Италии? Мне нужна итальянка! Ты? Я же вижу! – Полногрудая кучерявая брюнетка испуганно вспорхнула из первого ряда. Под хихиканье подружек пришлось сознаться: да, итальянка.

– Как, всего одна итальянка?! Больше нет? Ну все равно повезло: красивая! Как зовут? Лаура? Поздравляю, Лаура! Ты – главная героиня! Стой здесь! Руками так не маши!

Филипп был, конечно, тиран. Он вел себя с зеваками по-свойски, без церемоний; я – звезда, вы – статисты. Никто из зрителей не зевал, не копался в рюкзаке, не набирал сообщений. Все сидели в легком напряжении и как будто слегка под гипнозом. («Только не меня, только не меня!» – как в школе» – подумала я). Следом в актеры были завербованы плечистый бородач и недотепа-британец в очках и с пивным брюшком. Суть сценария заключалась в следующем: недотепа влюблен в итальянку и спешит на свидание с букетом наперевес, даже не подозревая о том, что красотку уже соблазнил байкер-бородач. Вот-вот она умчится с ним в губительную темноту ночи.

Филипп умело командовал парадом; попотеть артистов он заставил. Широкими шагами скакал по площадке очкарик-британец. Плотоядно ухмылялся байкер. Щелкал хлопушкой тощий швед. Итальянка, краснея до ушей, послушно принимала зазывные позы. Филипп кривлялся, корчил рожи. Объявлял второй, третий и пятый дубль. Раздухарившись, заставил итальянку прыгнуть на спину байкеру. Тут же ее согнал и запрыгнул вместо нее сам, пришпоривая байкера пятками. Соскочил. Переключился на толстячка. Публика веселилась.

Распуская актеров после съемок, Филипп сдержанно пожал руки мужчинам, а итальянкой злоупотребил: бросился ее целовать, сначала в щеки, а потом все ниже и ниже, пока та, уже совсем пунцовая, не вырвалась и не сбежала под гогот публики.

– Спасибо, дамы и господа! – воскликнул артист и с этими словами раскрыл мужской черный зонт, перевернул его корабликом и застыл на месте (подходите сами, друзья, бегать по кругу со шляпой звезде не пристало). Я, не зная, какой гонорар считать достойным, бросила в зонт десятку – много, но мельче у меня не было – и глянула внутрь: на черной парусине лежали монетки по евро и по два. Филипп на меня даже не взглянул.

– О! – изрек он куда-то в небо, – Богатые русские!

Похоже, Джон уже насвистел ему утром о московской подружке.

– –

Жара спала, тени удлинились. Джон потащил меня к фонтану под церковью Нотр-дам-дэ-Дом. Фонтан – грузный, с тремя чашами – напоминал трехъярусную вазу для фруктов. Воды в нем не было; на дне валялись бумажки и несколько пластиковых бутылок. Над фонтаном нависала смотровая площадка с парапетом. Самые смелые забирались на него с ногами.

– Пойду туда, Джонни, – сказала я. – Оттуда тебя можно будет красиво поснимать.

Джон снова пропадал в баке: то ли что-то искал, то ли инспектировал дно. «Окей!» – пробубнил он оттуда.

– «Оукей!» – поддразнила его я по-русски. – Раздался голос из помойки.

Фраза-граната из перестроечного детства, универсальное оружие против любой оскорбительной реплики. Вот ты бежишь на перемене по коридору, щеки пунцовые, волосы лезут в рот, колготки-лапша сползли к коленкам, вот-вот случится непоправимое – грохнешься! – а за тобой мчит Петров:

– Мара – рожа из кошмара!

А ты ему через плечо, не переводя духа:

– Раздался голос из помойки!

И еще поднажмешь. Потому что туалет для девочек – он уже в двух прыжках, а туда не сунется ни один Петров. Добежать, а там уж отсидеться, дождаться звонка на урок.

В перестроечном детстве главное было – не мямлить и не щелкать клювом; слабаков не любили. Если подумать, в нем вообще все было предельно странно. Помню, как в том же третьем классе – ведь это был третий? и, значит, девяносто третий год? – нас, любителей коридорного спринта, изловила завуч. Мы топотали по лестницам во время урока: математичка опаздывала, а просто так сидеть в душном классе с алыми капроновыми шторами на окнах под силу не каждому. Ведь так светило солнце! От радости кто-то всадил в спину соседа шариковую ручку, тот ответил тычком – и полетели стулья, раздался визг, распахнулась дверь и черно-сине-коричневая (тогда школьники еще носили форму) шаровая молния покатилась по лестнице.