Константин Кропоткин - Такие парни

– Маешься? – спросил он.

– Пью, – со вздохом согласился я, покрутив в руке пустой стакан, – Домой хочу, но тот парень, – я показал на Леву, болтавшего с незнакомой женщиной в крупных серьгах, – меня отвезти обещал. У него машина. Жду теперь.

– Своей-то чего не завел? – сварливо спросил старик.

– А деньги где? – ответил я вопросом на вопрос.

– Эх-ты, гольтепа, – дед обозвал меня не обидно, а даже ласково. Вроде: мы с тобой одного поля ягода, – Поди и пальта нет? – участливо обронил он.

– Нет. Куртка есть, а пальто нет, – сказал я, вдруг почувствовав себя голым.

На мне были туфли с толстыми носами, выходной синий костюм в талию, полосатая рубашка и запонки в форме футбольных мячей, но после слов деда мне показалось, что по телу гуляет ветер, и надо прикрыться.

– Зря, – сказал старик, – Пальто – это святое. Спать идешь – тебе одеяло, в магазин идешь – все в карманы кладешь.

– Удобно, – признал я его правоту, – Ты, дедушка, молодец.

Старик подозрительно посмотрел на меня, и я поспешил пояснить:

– Вот смеются люди над тобой, что ты всегда в пальто ходишь, а тебе хоть бы хны. Живешь, как хочешь, и на других не оглядываешься. Уважаю.

– Не живу я, – насупил старик густые белые брови, – Как баба моя померла, так ничего не осталось у меня. Думал, чужие мы, а как ушла, так кончилось все у меня. Труха одна, да холод лютый.

– А дети есть? – осторожно поинтересовался я.

– Куда ж без них, – с горечью сказал дед, – Трое. Старший баржи гоняет. Дочка, Лерочка, инженером сейчас. Детей у нее двое от дурака-дальнобойщика. В 16 лет забрюхатил, подлец, да увез в свою тьмутаракань, – дед обиженно заморгал.

– А третий кто? Тоже дочка?

– Сын, – коротко бросил он, – Супружница через него и кончилась. Довел он ее. Ростишь их ростишь, а они тебе, етит твою, сюрпризы преподносят, как не свои, – глаза старика стали набухать, – Говно он, а не сын. Вместо сердца кувалда ледяная. Сколько она за ним бегала, просила, плакала, а он, эх, – дед махнул рукой.

«В тюрьму сел, – решил я, – Попал мальчик в дурную компанию, а та его в преступный промысел завлекла. Сын за решеткой, а бабка – в могиле».

– Жалко мне тебя, – сказал я.

– Чего меня жалеть? – хмуро сказал дед, – Меня жалеть не надо. Ты вон своего другана пожалей, глянь, как выделывается, а баба рожу кривит.

Лева и вправду как-то до крайности неуклюже очаровывал незнакомку. Он тыкался женщине в ухо, а та, дрожа серьгами, отстранялась.

– Неправда, – сказал я, – Он просто комплименты говорит, чтобы сделать тетеньке приятное.

– Любишь? – спросил дед.

– Кого? – вытаращился я, – Тетку? Да я ее в первый раз вижу. Лева говорит, что контакт нужный, она какая-то важная птица.

Дед покрутил ртом, будто собираясь что-то сказать, но не оборонил ни звука.

– Мне с Левой побыть хочется, – сказал я, – Мне он нравится, а сознаться боюсь. Стесняюсь.

– Смотри, профукаешь.

– Много ты понимаешь, – буркнул я, обижаясь, что могу что-то профукать.

– Много-немного, а кое-что понимаю. У нас на предприятии Тамара была. Волос как грива конячья, а я через них сохнуть стал. Сильно красивая была женщина. На подруге ейной женился, чтобы, значит, поближе быть. Эх, молодой был, глупый, кепка-шестиклинка, – воскликнул дед и вдруг резко, со злостью, добавил, – И ты туда же. Сидишь тут, дурак-дураком, на своего чернявого пялишься, а он чего?

– Чего? – не понял я.

– Ждет, вот чего, как Тамара меня ждала, пока замуж не вышла, чтобы одной не быть. Жизнь, говорит, я ей всю порушил, – лицо деда смялось, – Остолоп ты стоеросовый. Гляделки очками прикрыл, а не видишь ни хера.

– Ты-то прям все видишь, – огрызнулся я, – На себя посмотри. Рубаха драная, штаны на вынос опоздали. Ты куда пальто свое драгоценное девал?

– Без надобности оно уже, – усмехнулся дед, – Мне тепло уж. Сладостно.

Он хлопнул себя по лоснящимся коленкам, а мне показалось, что где-то под потолком разлетелись птицы.

– Умер я.

– Неужели? – спросил меня Лева, незаметно очутившийся рядом.

Он не стал садиться рядом, поэтому я видел только его руки. У Левы очень красивые руки: крупные, с длинными сильными пальцами.

– Поедем? – попросил я.

– Куда?

В его вопросе не было насмешки. Мне стало жарко, как будто пальто мертвого деда оказалось на мне.

– К тебе, – предложил я, обливаясь потом, – Или ко мне. Как хочешь. Ты хочешь?

Я поднял голову.

Секунды плыли медленно, как подтаявшее масло. Я смотрел на Леву. Лева смотрел на меня. Наше молчание заглушило все звуки вокруг, – и потом они рухнули на нас все разом – шумом, звоном, говором – едва губы его тронула улыбка.