Эндрю Кларк - Трость

Дама кротко вгляделась в ярко-бронзовые глаза двух недавно о чём-то споривших молодых товарищей. Они были явно удивлены происходящим и ждали ответа от кельнерши, и она, вытянув свою сухую старческую шею, поправив белую сеточную шапочку на слегка поседевших волосах, уселась за их трёхместный столик, который находился прямо на середине трактира под металлической люстрой, оснащённой шестью свечами. Был далеко не вечер, однако они всё же капали своим жарким воском на подставленные блюдца и создавали приятный, ничем несравнимый аромат.

– Извините, но мы не заказывали это пиво, – косолапо супротивился фермер, поглядывая на своего столь же непонимающего друга, но он был явно не против отведать ещё одну порцию пива.

– Ох, господа, примите это, как за счёт заведения, только тс-с… – прошептала столовая дама, поправив светлый, выпавший из-под шапочки локон, и, отодвинув пиво к недоумевающим, пронаблюдала за их пассивной реакцией: кузнец одним махом, не раздумывая, влил в себя принесённые пол-литра даже ничего не почуяв; фермер лишь только после того, как выпил его собеседник, медленно вдохнул свежий хмельной аромат и, не найдя в нём подвоха, сделал кривой глоток и отставил стакан.

– Признаюсь вам, мои молодые люди, я подслушала ваш разговор о замке Гогенцоллерне и о самом его правителе – Генрихе, и хотела бы вас в кое в чём подправить. Видите ли, моя дочь прислуживает тому графу уже вот целых десять лет, и дело в том, он никому не разрешает просто так входить или выходить за стены замка без его полного веления. Однако однажды как-то вечером я всё же подкараулила свою дочь, вышедшую из крепости за летним побором малины… Это было рискованно, ибо моё вмешательство могло бы стоить ей её работы, Но вы бы видели её счастливое, всё ещё молодое личико, ах, как она была рада видеть меня и поведать мне всё о своей нелёгкой жизни в замке… О том, как она каждый день выполняла сотни разнообразных услужливых действий надзирательницы: от полировки латных доспехов до рассказа вечерних баллад для графа. И она почти целый час трезвонила мне об невероятном укладе замка, о том, какой он великолепный и красивый, что я даже решила, что она слегка… ну, того – сбрендила. Но это было не так, моя дочурка вполне осталась всё такой же лапушкой и умницей… Эх, поскорей бы настал тот момент, когда я смогу вновь увидеться с ней…

– Эм, и что же вы хотите этим рассказом сказать? – спросил кузнец, повернув тонкой бровь, и в тот же момент отставил пустые, допитые им же кружки.

– Может, друг, она хочет сказать, что Гогенцоллерн не такой опасный, как он есть на самом деле? – проявил внезапную дедукцию фермер и гордо пригладил свой двойной подбородок.

– Да-а, но… Но есть и другая проблема – это сам граф, – снова перешла на шёпот старушка и спокойные взгляды попивающих вновь забегали от недопонимания.

– А что с ним не так? – мгновенно подхватил затаённую манеру речи фермер, наклонившись чуть ближе к кельнерше.

– О-о-о, он окружён тайной ничуть не меньше, чем сам замок… А вы знаете, сколько ему лет?.. Вот-вот стукнет полвека! Да-да, клянусь…

Друзья неловко переглянулись и, вместе пошмыгав носами, залились неудержимым хохотом, входившим в унисон с пьяным хоровым стоном сидевших возле стойки мужчин. Они долго не могли успокоиться, чем и ввергли в смущение и обиду саму рассказчицу. Внезапно визгнул фермер, протирая свой правый заслезившийся янтарный глаз:

– Так вон ты погляди, моему батюшке под восемьдесят было – только два года назад похоронили!

Небольшая стайка тёмных стрижей за окном вспорхнула с деревянного насеста.

– Да за что же вы со мной так!? Я же недосказала вам, вы не дослушали меня… Сам граф бессмертен! – вспылила старушка, и обиженно встала из-за столика и ушла на кухню, оставив у молодых людей неизгладимый осадок, повергнувший их в глубокое раздумье.

После очередной влажной осенней недели, когда все редкие берёзовые участки империи облысели, а все рослые дубы скинули свой пылкий весёлый окрас, уступив место для безысходной философской грусти; и когда осенний побор яровой пшеницы и ржи был полностью скошен и собран, на главной просторной площади, переполненной ветхими тележками с добром и жителями, готовыми торговаться друг с другом, образовалась небольшая ярмарка.

Под слепым от туч солнцем, со стороны каменного мостика, отделяющего город от волнистых полей, вышел кривой низкий старичок с выделяющимся большим носом и с каким-то желтоватым трухлявым листочком в руках. Он медленно передвигался и боязливо обходил большие скопления людей, пугаясь буквально каждого косого взгляда и спотыкаясь буквально о каждый камешек, лежавший на слегка гнутой природой площади. Старик подошёл к её середине и встал возле каменного колодца с деревянной двускатной крышей, и нервно вперился на собравшуюся вокруг него настороженную толпу. Вестник в ветхом одеянии в очередной раз осмотрел всю толпу и, переступая с ноги на ногу, достал позолоченный монокль из своего широкого кармана тёмного, почти что доходившего до тощих колен пальтишка с огромными пуговицами на манжетных рукавах и с нашивкой в виде чёрного креста на серебряном щите на правом и левом узких плечах. Украдкой с третьего раза он засунул линзу себе под тёмный глаз, при этом скорчив странную, но очень смешную физиономию, расправил листок дрожащими руками и робко начал своё чтение: