Надежда Гладкая - Музыка

Её старая няня говорила: «Ангелы над вами поют». «Почему, нянюшка?» «А потому, что идёт всё по Божескому. Когда так идёт, в душе мир и Анеглы радуются. А когда мы воли Божьей не разумеем, тогда они плачут». О смысле няниных слов Елена Николаевна просто не думала. Чувствовала только, что они легки и веселы, и радостно смеялась.

В один прекрасный ли день судьба внесла свои хозяйские коррективы в их жизнь. Алексею родители устроили продолжение учёбы в Европе. Он уехал, забросав на прощание Елену Николаевну пылкими, но туманными посланиями. Она ничего не поняла из этого и ничему не придала значения. Не могла и представить, что может что-то сделаться не так. Тем более, что внешне всё оставалось по-прежнему, все прочие были тут же и продолжали мельтешить перед нею каждый день. Лишь по прошествии недели она почувствовала, что ей словно чего-то не хватает, нарушена какая-то гармония. И колокольчик всё ей чудился, будто где-то далеко, будто ямщик едет в чистом поле. Вот что! Ведь это он уехал, далеко, надолго! Зачем? Ну, очевидно, так нужно. Нянюшка глядела на неё отчего-то грустно и головой качала. «Дитятко, что ж ты у нас воздушная какая? Погляди на землю-то, ведь пропустишь жизнь свою».

Незадолго до этого в их кругу появился блестящий молодой барич, Сергей Львович, сын соседей, не менее благородный и обаятельный, и – что не скрывалось при обсуждении этой партии для Елены – состоятельный. Бывал на вечерах в их доме, явно ухаживал за Еленой Николаевной. Она рада была его присутствию, с ним было весело, но рассеянно принимала его ухаживания, душою же находясь где-то далеко. Просил её часто играть, и особенно «К Элизе». «Это теперь так модно в Европе», – говорил он. Она играла так же рассеянно, уловив из его слов только фразу «в Европе». Там, в Европе, теперь находится её друг. Изредка приходят к ней его письма, наполненные стихами и краткими рассказами об учении, и только. Рассеянность её переходила в смутную тревогу, она бросала игру, извиняясь и говоря: «Я плохо знаю эту пьесу». Сергей Львович, напротив, был человек деятельный, и без всяких околичностей сделал ей предложение. На семейном совете было решено, что со всех сторон этот вариант имеет только положительные стороны, да и пора ей. Они обвенчались довольно скоро, к всеобщему удовольствию. Их отношения с мужем нельзя было назвать очень горячими, во всяком случае, она так считала, но они вполне ладили и благополучно прожили семь лет.

Алексей Платонович тепло поздравлял молодую чету, даже написал что-то в стихах. Елена Николаевна отметила про себя, что мадригал был плох, скроен наобум, и удивлялась, как испортился вкус её друга. Но через пару дней с посыльным она получила конверт на своё имя, в который вложена была фиалка и согнутые вдвое листки с проникновенными, но благородными стихами. Одно из них, как ей показалось, вовсе не содержало лирики. Оно вселило в неё грусть и смутное ощущение того, что с её другом происходит что-то тревожное. Что именно, она распознать не могла, но тоненький колокольчик тоскливо тенькнул внутри неё. Неволин писал:

А прошлого на свете просто нет,

Такой материи в природе не бывает.

Лишь тусклой хилой тени силуэт

В обломках зданий тихо исчезает.

И в тишине, пронзительной и жуткой,

Где нет ни времени, ни прочих измерений,

Ослепший ветер жухлой незабудкой

Гоняет жалкие крупицы сожалений.

Но также нет и будущего в мире.

Там, где пройдёт оно, пока лишь мрак и хаос.

Полоска света делается шире —

И только двери распахнуть осталось…

Вот-вот реальность форму обретёт

И сложится в сплетенье дней и судеб,

И назовётся именами – но вот-вот…

Ну а пока что нет, а только будет.

И станет настоящим. Но едва

Его проявятся в пространстве очертанья,

Как закрывается прочтённая глава,

И настоящее становится преданьем.

Всё то, чему ведём мы строгий счёт —

Иллюзия пути в безкрайней груде,

Теченье из того, чего и нет ещё,

Туда, где ничего уже не будет.

Выбор цветка так же удивил её. Она не помнила, чтобы когда-либо высказывала вслух свои пристрастия. О нет! Внутри у Елены Николаевны всегда фонтанировал целый калейдоскоп мыслей и эмоций. Но она не имела привычки делиться ими с окружающими. Хотя, по-видимому, часто её внутренняя жизнь проносилась у неё на лице, проступала на нём, как яркая краска проступает на тонком пергаменте. Мать, бывало, говорила ей: «Дорогая, ты слишком громко думаешь!»