– Мы с точки. А обратно не на чем доехать. Да и домой мы. Отпуск у нас. Так и так ехать надо. Может, батя, у тебя пересидим? Переночуем на палубе. Мы, если что, и по хозяйству можем помочь.
Старик в нерешительности вертел белым флажком, не зная, куда приложить свои длинные, привыкшие к пеньковым канатам и веслам руки:
– Так ведь не положено.
Однако ласковое «батя» сделало свое дело.
– А, ладно. Только на барже не курить и не распивать, – при этом старик сглотнул накатившую слюну.
– Да за компанию, отец. За здоровье-то. По стопочке, – просияли ребята.
– А, Степаныч?
Услышав свое отчество, и не уразумев, откуда оно им известно, дед махнул рукой:
– Ну, тогда я, может, рыбки пожарю? Карасиков. Оголодали, небось.
Офицеры просияли и, как по команде, полезли в свои новенькие чемоданы за закуской.
В «Ракете» было душно и жарко. Окна, по распоряжению капитана, можно было открывать только во время стоянки, поэтому пассажиры шли на корму, глотнуть свежего воздуха и покурить. Когда дверь открывалась, в салон врывался резкий шум двигателей, работавших в полную мощность. На корме курили и молча смотрели на уже поднадоевшие однообразные берега. С одной стороны берега высокие, с другой – низкие. Получив очередную порцию свежего, еще наполненного утренней прохладой, воздуха, публика исчезала в глубине «Ракеты». Но больше ходили от безделья, разбив всю территорию на три пункта. Кресло, корма, туалет. Или наоборот. Кресло, туалет, корма. В любом случае, все возвращались обратно в кресло.
Добрая половина пассажиров, если не больше, были студенты худграфа, ехавшие на свою первую учебную практику – пленэр. Этюдники, зонтики, холсты, натянутые на рамы и увязанные в толстые пачки; огромные сумки, набитые чем попало, – все это с трудом разместилось среди кресел и мешало людям, снующим в проходе туда-сюда.
Где-то в уголке бренчала гитара, собрав своим мелодичным звоном почти всю женскую половину курса. В противоположном углу, уютно уединившись, сидели преподаватели. Вагин Николай Иванович и его старший коллега, Евгений Иванович Фентисов, он же ответственный за проведение пленэра. Для них это была не первая практика, поэтому ни шум, ни свободная одежда подопечных нисколько не волновали и не удивляли преподавателей. Привыкнув за долгие годы к веселой студенческой жизни и свободному от комплексов худграфовскому духу, они лишь изредка оборачивались на очередную реплику или недовольство в адрес ребят.
Больше всех ворчал дедок, похожий из-за своей белой бороды на Деда Мороза. Чтобы как-то усмирить старика, к нему подсела с планшетиком для набросков самая яркая и бесшабашная из девчонок, Оленька Иевлева. Среди других студентов Оленька отличалась огромными веселыми глазами и длиннющими ногами в коротеньких шортах.
– Дедушко, – ласково проворковала Оленька. – Хотите, я вас набросаю на бумаг?
Не дождавшись согласия, она начала живо наносить линии, лишь изредка вглядываясь в морщинистое лицо деда.
Дедок засуетился, не зная, в какой руке лучше держать такую же древнюю, как и он сам, клюку. От волнения дед забывал протирать платком седую бороду, и для важности, покрякивал.
– Эх, дедуля, был бы ты лет на сорок моложе, ты бы, наверно, продохнуть тут никому не дал, – игриво подмигивая, дразнила Оленька свою жертву. Старик крякал от удовольствия, глаза его сияли, а рука с клюкой не находила места от волнения. Вряд ли его когда-нибудь рисовали.
Через несколько минут, вырвав из блокнота готовый набросок, Оленька поставила дату и подписала в уголке: «Герою Гражданской войны Климу Ворошилову от благодарного потомства».
Дед долго всматривался в свое изображение. Он то удалял листок на вытянутые руки, то подносил к самому носу, пытаясь там что-то разглядеть. Рисунок ему явно нравился. Когда он все же разобрал надпись, нижняя губа его отвалилась от удивления:
– А ты откуда же знаешь, как меня зовут?
Тут и Оленька открыла рот. Все, кто был рядом, прыснули от смеха. Оленька просияла, хлопая своими густыми ресницами, не зная, что и ответить.
– Ну, с Гражданской ты погорячилась, я тогда еще молокососом был. А в Отечественную воевал, – с гордостью произнес дедок. – И назвали меня, в аккурат, Климом. А Ворошиловых у нас полдеревни было, потому как Ворошилово деревня-то была. Да не здесь, на Волге. На Амур-то нас в двадцать восьмом сослали.
Старик еще долго крутил листок в потрескавшихся пальцах, высматривая все до мелочей.
Читать дальше