Дино Стампи - Медичийские звезды

Музыкант смотрел в пол воспаленными от горя глазами. Душу терзала мысль не только о вине, но и о беспомощности. Нет ничего чудовищнее, чем осознавать беспомощность. Это сводит с ума. Хочется, безумно хочется заорать, броситься на противника, будь то человек или зверь. А он – враг – только и ждет демонстрации бессилия, потому что ему этого и надо. Нет сомнений, именно так и проявляется Дьявол. Упивается твоей слабостью. Наслаждается твоей уязвимостью. Высасывает из тебя всю жизненную силу. До опустошенности. Забирает из тебя Человека. Мать, от которой отрывают ребенка и бросают в огонь, сходит с ума, потому как беспомощна и не может помочь своему дитя! Муж, жену которого на его глазах разрывают на части, перестает быть человеком, потому как беспомощен. И вот, когда наступает край, когда ощущается едкое дыхание безумия, тогда исчадие ада уверенно бросает в безвольную душу зерно мести. От прорастания этого зерна и возникает он – сладковатый привкус мести… И свершается подмена. Жизнь наполняется смыслом. Появляется цель. Все помыслы устремлены только на одно – месть. Так Дьявол забирает душу себе во служение. Но исполнителями его воли, загонщиками в состояние бессилия, могут стать кто угодно, человек, любое животное, природа. Даже, как нам порой кажется, Он – Бог! И мы восклицаем – за что же Ты так с нами?

Но кому может мстить Дионизио? Он сам виноват. И сделать ничего не может.

Холодный луч солнца коснулся ступней и быстро исчез. Светало. Музыкант поднял голову и хлопнул ладонями. Пора. Быстро встал с кровати, накинул чистую белую рубаху. Заткнул за пояс большой кривой нож: «Пусть будет». Перед дверью накинул плащ, схватил шляпу и вылетел на улицу.

Музыкант был невысок и худощав. На смуглом лице блестели серые с черными ресницами глаза – живые и умные. Анне очень нравились темные вьющиеся волосы Дионизио – при встречах с глазу на глаз и в мечтах она любила легко запускать в них руку и ощущать мягкость. Тонкий и одновременно мужественный профиль сводил Анну с ума. Двигался Дионизио быстро и порывисто, при разговоре много жестикулировал, особенно, когда волновался. Улыбка выдавала в музыканте человека открытого и импульсивного – он всегда смотрел собеседнику прямо в глаза.

Светло, но небо затянуло тучами. По улицам и закоулкам в сторону Campo dei Fiori тянулись ручейки людей, кто шел в одиночку, кто с детьми. Горожанам площадь хорошо знакома публичными спектаклями сожжения еретиков, ведьм и прочих отступников веры. Музыкант старался не смотреть по сторонам, но до него доносились выкрики и смешки в адрес сегодняшних жертв, что вызывало в груди жгучее ощущение боли. Почти бегом он добрался до Тибра в районе моста Sant Angelo. На мосту, вдоль набережной и прилегающих дорог стояли копейщики и гренадеры. Подступиться близко оказалось невозможно. Тибр хлёстко дунул в лицо порывом ледяного ветра, едва не сорвав шляпу.

Вскоре из ворот Castel Sant Angelo выехали четыре роскошные кареты, у двух окна задернуты плотной тканью. Чуть позже солдаты в миланских латах вывели четырех женщин в длинных балахонах из грубой серой ткани с большими капюшонами, накинутыми на головы. Связанные по рукам и друг с другом, обессиленные долгими пытками и голодом, они едва переставляли босые ноги, с трудом удерживаясь, чтобы не свалиться от порывов ветра.

– Странно, уже в серу переодели, – проскрипело над ухом Дионизио.

То была дряхлая старуха с черными растрепанными волосами, трепыхавшимися на ветру из-под ветхого черного платка с неопределенным выцветшим рисунком, в длинной черной юбке и странной, разъеденной временем палкой в руке. Глаза ее смотрели пусто и невидяще.

– Почему в серу? – недоуменно спросил Дионизио хриплым голосом.

– Как почему? Ясно ж почему! Чтобы точно сгорели. Их на площади должны переодевать! Прилюдно. Порядок таков. А они, ведьмучки, уже в сере. Все не так стали делать! – потрясая палкой, скрипела старая карга. – И на телеге должны везти, а не пехом идти!

«Сама ведьма», – чуть не выругался вслух лютнист. Порыв ветра с реки вновь обдал лицо холодом. «Боже! Как скот ведут на убой!» Он всматривался в каждую из девушек, пытаясь поймать лица, цвет волос. «Анна? Где ты? Подними голову! Почувствуй! Я здесь!» Увы, капюшоны слишком велики, а головы понуры. Все четверо выглядели одинаково истощенными и обессиленными, и понять, кто из этих женщин есть кто, делалось невозможным.

Процессия медленно продвигалась к основному месту событий. По мере приближения толпа становилась плотнее. Дионизио поразило, что почти каждый на пути процессии пытался уязвить одну или нескольких из жертв. Бросали овощи, грязь, плевали. Музыкант замер. Боже! Точно так же и Он шел сквозь строй ненавидящей и жестокой толпы. Ради кого? Цепь нелюдей, кривящих гнилые рты и щурящих больные гноящиеся глаза… Ради них Всевышний отдал своего Сына?