Елена Маючая - Добро пожаловать на тот свет

– У меня была мечта. Вполне обычная. Жить богато. Чтобы вилла своя, чтобы слуга завтрак приносил (здесь она хмыкнула), чтобы платьев полные шкафы, и чтобы море близко, чтобы из окон видно. Теперь у меня все это есть! Море, наверное, Красное – под окнами, двухэтажный дом, сотни платьев (я не сомневалась в ее словах, то, что на ней было тогда надето, стоило около пяти-шести лет моего труда в больнице). Казалось, мечта сбылась, но!.. Я встаю завтракать, сажусь за стол, снимаю крышку с кастрюльки, а там полуразложившийся котенок, смываю воду в унитазе, появляется другой, пушистенький, набираю воду в джакузи, а их там, глядь, уже с десяток плавает. И так везде: вода и мертвые котята. Понимаешь, заварку хочу из чайника налить, она не льется, а я уже знаю почему, потому что там тоже дохлый котенок. Ты понимаешь?! Сначала визжала, так страшно было. Привыкла. Выкину его, как пакетик использованной заварки и все. Когда выходить разрешили, стала у «левых» в гостях есть, Матвеич жалеет, угощает чем-нибудь, и то ладно.

– Это жестоко, – я чувствовала, что Катя хочет услышать от меня именно это, – и что, ты всегда будешь так жить (здесь я осеклась, живых здесь не было), неужели ничего нельзя изменить?

– Нет, ничего. С правой стороны на левую не попасть, это правило вечно. Я никогда не начну жить заново, и от мертвых котят меня тоже не избавят. Но я привыкла, а что еще остается? А? – и так как я молчала, она продолжила. – Самое страшное здесь это одиночество и отсутствие надежды хоть на что-либо. Знаешь, это действительно страшно, когда не на что надеяться, когда не в силах что-то изменить, но еще ужаснее, что ты с этим смиряешься, причем, безропотно смиряешься (здесь я мысленно добавила: «Как котенок, идущий ко дну»).

И так невесело, а тут еще тема для разговора располагала и вовсе к желанию завыть волком, и я, как человек хотя бы частично живой, решила сменить ее на более, как виделось, веселую.

– Растолкуй, Катюша, почему женщина носит мужское имя, расскажи о Михаиле Викторовиче, – попросила я.

– Все наоборот, это мужчина «носит» женское тело, а так как Михаилу Викторовичу одежду дают только женскую, то он носит ее. Последнее время он даже губы красить начал, сидеть стал нога за ногу, а раньше – на раскорячку, я этого не видела, Захар говорил. Он сюда давно попал, лет пять назад. Он из тех, кого ты назовешь «хорошие», больших грехов за ним не числилось, но Михаил Викторович всегда женщин недолюбливал и при каждом удобном случае вставлял: «Хорошо, что я не баба!». Понятное дело, женат не был. Служил бухгалтером, причем честным бухгалтером, ты же понимаешь разницу между честным бухгалтером и нечестным (я не знала, но, на всякий случай, кивнула)? Он и умер-то на рабочем месте, готовил какой-то отчет, разволновался, итог – инфаркт. А случилось это вечером, специально задержался, данные перепроверял, утром сослуживцы пришли, а Викторович уже кончился.

– Ну, а почему здесь он женщина? – торопила я.

– Когда он сюда попал, Наши совещались, что с ним делать. Вроде человек хороший, мухи не обидел, не воровал, не сплетничал, но вот отношение к женщинам просто отвратительное. Решили: быть ему подопечным Матвеича, но все же наказать. И внешность ему досталась не чья попало, а соседки, которую он особенно не жаловал. Наш Викторович человек трудолюбивый, просто так сидеть не привык, поэтому и выпросил у Главных работу. А так как ему бумажки не привыкать ворошить, вот его и посадили в «Приемный покой» (слово «покой» здесь значило что-то другое, нежели в больнице, это улавливалось в том торжественно-похоронном тоне, с каким моя новая знакомая его произносила). Знаешь, он мировой мужик, может, ты с ним еще увидишься.

– Может, и увижусь, – согласилась я без особых эмоций, тогда мне было плевать на эту сомнительную радость.

Однако Катя с явной завистью в голосе все же сказала, при каких обстоятельствах я снова буду иметь честь лицезреть лошадиный профиль Михаила Викторовича.

– Увидишь его, когда Главные решат, где тебе быть: на том или на этом свете. Если очнешься от комы, то проделаешь этот путь заново, но, естественно, в обратном направлении.

Я ответила, что вряд ли с такими травмами выживу, чем, кстати, вызвала почти ничем не прикрытую радость в ее глазах (я не осуждала, как можно осудить, если уже знала, что у Кати никогда не будет заветного обратного пути). И сама призадумалась, нужен ли мне этот путь назад, ведь наверняка я теперь калека. Однако мой мыслительный процесс заработал в единственном возможном направлении. Я почувствовала такой приступ голода, какой могут испытывать только молодые и здоровые парни после многочасовых физических упражнений, о чем немедленно и сообщила Кате. Мы встали, она опять взяла меня за руку, и пошли по дорожке к ближайшему зданию. Путь, к счастью, оказался коротким, мы достигли цели через несколько минут. Катя открыла скрипучую тяжелую дверь (я подумала, что здесь все двери скрипят, видно у Главных не доходили руки, чтобы смазать петли, зато у Главных убойное чувство юмора – надо же, из мужика сделать бабу…), ввела меня в хорошо освещенный и невероятно длинный коридор, в котором стояла небольшая группа людей, я разглядела среди них только одного мужчину. Он был высоким, а точнее, очень высоким, около метра девяносто, не менее (глазомер у меня – дай бог каждому!), темноволосым и смуглым. Незнакомец повернул в нашу сторону голову, слегка улыбнулся и кивнул мне. Да-да, не Кате, а именно мне. Я сделала то, что обычно делаю, когда видный, молодой (а он был молод, 30-35 лет) мужчина улыбается и приветствует меня. Я улыбнулась во все свои тридцать зуба (два зуба мудрости мне удалили лет десять назад) и помахала рукой. Катя дернула меня за рукав и зашипела: