Рия Литвинова - Лето в январе

– Даже раздел восемь под девятым пунктом со сноской?

Мисс Данн опускает договор перед мужчиной и указывает аккуратным наманикюренным пальчиком на самый опасный пункт договора, который Адам умудрился пропустить, на что и рассчитывала Меган. Адам опускает глаза и в следующее мгновение задыхается словами.

«Реджина Елизабет Уайт, родившаяся 07.03.16, передается под опеку одного родителя: Адама Джорджа Уайта; Синтия Дейзи Уайт от прав на дочь отказывается с момента вступления договора о расторжении брака в силу».

Несколько секунд в помещении царит мертвая тишина. Кажется, даже секундная стрелка часов на эти мгновения трещать перестает. Адам поднимает глаза. Вдох.

– Я не понял, – часто моргает он. – Что значит «отказываешься»?

Синтия судорожно сглатывает комок нервов, застрявший в горле.

– То и значит, – негромко произносит она, совершенно не доверяя своим связкам в данный момент.

– Ты… ты сейчас серьезно? – не верит своим ушам Адам. – Синтия, твою мать, о чем ты думала?!

– Мистер Уайт, выбирайте выражения! – старается холодно повысить голос Меган, но у нее получается плохо, потому что позицию отца она разделяет целиком и полностью.

У Адама в груди комок противный пульсирует. Хочется завалиться на стол, взять хирургический нож и прооперировать самого себя без наркоза, чтобы вынуть его оттуда и попытаться научиться снова дышать.

Потому что Адам не понимает. Синтия отказывается от дочери. Она отказывается от Реджины.

– Проклятье, ты же понимать должна, Синтия, – теперь вскакивает с места Адам. – Я не смогу чисто физически быть отцом, у меня туры, у нас концерты, репетиции, мы на музыкальной волне! Если я раньше не мог, то сейчас-то каким… Каким хреном я, по-твоему, должен воспринимать то, что ты от меня требуешь?! Как я буду отцом?!

– Меня это не волнует! – взрывается девушка.

У нее у самой шкаф ломится от скелетов, которых она сама туда добровольно засовывала последние два года. Ей сбежать хочется, да поскорее, да подальше. Лишь бы не увидели, не узнали и не поняли. Пока не поздно.

– Тебя постоянно не было рядом, Адам! Постоянно! – дрожащим голосом кричит она. Того и гляди, еще пара секунд – и разрыдается прямо здесь. – Я больше не буду ждать тебя, понимаешь?! Устала я ждать, Адам! Устала от всего этого!

Меган стоит на уровне середины стола, по обоим концам которого, тяжело дыша, стоят два человека, которые всего два года назад клялись друг другу в вечной любви, а сейчас просто не могут находиться рядом. Напряжением между этими двоими можно было осветить половину Бостона, и еще на окраину бы хватило.

– Подписывай документы, – почти не сдерживая накатывающую истерику, произносит Синтия. – Теперь она твоя забота.

И эти слова что-то взрывают в глубине души Адама. Это оглушает так сильно, что у него начинает шуметь в ушах. Он встает с места, комкает в пальцах документ и, не сдерживаясь, рвет все точно посередине. Противный звук разрывающейся бумаги режет слух всем стоящим в помещении.

– Встретимся в суде, – четко, но тихо произносит Адам.

Он хватает со стола телефон, резко открывает дверь и вылетает из душного офиса адвоката, сильно хлопнув дверью. Через несколько широких шагов Адам слышит за наглухо закрытой дверью гулкие рыдания его жены, но его больше это не трогает. Он никогда не сможет простить ей этого. Никогда не сможет простить брошенной в сердцах фразы.

«…теперь она твоя забота…»

Злоба смешивается с отчаянием, агрессия исчезает в венах как-то слишком быстро, и на ее место приходит страшная тоска и бессилие. Адам останавливается где-то через пару миль от того места, где на столе все еще лежат бумаги разорванного договора, и тяжело дышит. Сердце барабанит в глотке, мешая сглотнуть. Пальцы набирают комбинацию цифр сами. Проходит всего два гудка прежде, чем абонент поднимает трубку.

– Адам?

– Можешь приехать? – без прелюдий произносит он.

– Что-то случилось? – голос на том конце провода становится не на шутку взволнованным.

– Просто скажи, Грин, – уже сам не выдерживает всего этого Адам, – можешь приехать или нет.

– Могу.

Есть в каждом из нас что-то такое, о чем мы даже не подозреваем. То затравленное, тихое предназначение, которое мы будем отрицать до тех самых пор, пока не станет слишком поздно, и это что-то потеряет для нас всякий смысл. Или появится вновь. Это зависит не только от нас самих.

Арчи сжимает в ладони ключи от машины.