Светлана Гребенникова - Мерцание зеркал старинных. Подчинившись воле провидения

Прежде чем открыть дверь, Тимофей произнес:

– Дома матушка моя да сестрица младшая, вы уж не показывайте перед ними своих столичных штучек, не любят у нас этого, не поймут. Да почтение окажите, а то, ежели матушка вас выгонит, ужо никто здесь не оставит, никто не пожалеет.

Анька посмотрела на меня так, словно это она была его матерью или сварливой женой, которая полностью приняла его сторону. Она глядела с укором и потихоньку грозила пальцем. Это было очень смешно, потому что руки у нее были опущены и казалось, что она грозит палым листьям, валяющимся на земле. Я хихикнула, но Тимофей обернулся, сделал серьезное лицо и сказал:

– Ц-ц-ц – тихо, заходим.

Я прониклась важностью момента, с опаской, но с большим интересом переступила порог и оказалась в темных сенях.

– Давайте за мной, – тихо сказал Тимофей.

Комната была светлая, большая, в центре стояла хорошо сложенная печь, на окнах висели вышитые вручную домотканые занавески. Всё было сделано с любовью и недюжинным искусством. Даже печь понизу разрисовали вензелями и узорами. Видно было, что ко всему в этой комнате приложены любовь и старание. Тот, кто это делал, обладал несомненным художественным вкусом. Во всём был особый «почерк», отличавший ту, кто это делала, от других мастериц. Я с интересом разглядывала обстановку: всё напоминало сказочные избушки, о которых мне рассказывали в детстве. На полу лежали необычные домотканые коврики, и даже они были сделаны не так, как, например, в Анином доме. Чувствовались мастерство и фантазия.

Мне не терпелось наконец-то увидеть искусницу, которая всё это сделала. Тимофей кликнул:

– Матушка, матушка.

Я услышала, как наверху что-то зашуршало, задвигалось и послышались шаги.

За печью была лесенка на второй этаж, оттуда спустилась женщина небольшого роста, маленькая, сухонькая. Определить ее возраст было сложно, но я увидела несколько седых прядей, выбившихся из-под платка, и поняла, что лет ей изрядно. Она не молодилась, но ее спина была ровной, а осанка гордой. Я с интересом разглядывала хозяйку, нисколько не смущаясь, и она мне нравилась.

Женщина подошла к нам вплотную и обратилась к сыну:

– Тимофей, кто это? Кого ты привел в наш дом? Что за нездешние девицы?! Сказывай-ка, сынок!

Тимофей стал сбивчиво рассказывать нашу историю, всё, что мы успели поведать. Мать очень внимательно выслушала, посмотрела на нас и смягчилась:

– Ладно! Не могу я супротив Бога пойти, не подать руку страждущему и выгнать на улицу нуждающихся. Это закон, не соблюсти его грех!

Она подошла ко мне вплотную, посмотрела прямо в глаза. Взгляд был колючим, проницательным, я бы даже сказала пронизывающим: «Хм… всё про тебя знаю! Вижу и слышу, о чём думаешь».

Мне стало не по себе, я попыталась отойти, но она взяла меня за руку, удерживая на месте, и очень тихо и веско произнесла:

– Попробуй только навести мне тут свои городские порядки, узнаешь тогда и мою силу, и гнев Божий.

Меня от этих слов аж передернуло. Женщина одарила меня ледяным взглядом и направилась к Ане. Я почувствовала большую разницу между тем, как она говорила со мной, и как заговорила с ней. Протянула руку и, улыбаясь, произнесла:

– А вот в тебе, деточка, чувствую я простоту житейскую, честность и доброту. Зря ты за этой барышней потащилась, не принесет она тебе ничего, кроме горя и печалей. Отстала бы ты от нее, пусть одна дальше едет… Зачем тебе это надобно?

Анна потупила взор, опустила голову и угрюмо проговорила:

– Я не могу оставить свою барышню, мною было дано обещание, которое я не смею нарушить.

На что женщина веско сказала:

– Нет такого обещания, данного человеком человеку, которое нарушить невозможно. На всё промысел Божий. Только обещание, данное Господу, никак нарушать нельзя. А всё остальное – суета мирская. Это твой выбор, но я скажу: ты пошла не по своему пути. Коли продолжишь идти с ней дальше, то станет это и твоим путем, и разделишь ты горести и печали со своей барышней. Да вот только в толк взять не могу, зачем тебе то, что не принесет спокойствия твоей душе…

Она с любовью погладила Анькину косу, перекинутую через плечо.

– Какая красавица пропадет, как жалко! Жалко мне тебя, Аннушка.

Мы вытаращили глаза, ведь никому еще не представлялись, даже Тимофею не сказали, как нас зовут… Молча проводили ее взглядом, а она подошла к сыну, потом повернулась к нам и назвалась:

– Верой меня зовут, а Тимофей – мой старший сынок. Есть у него сестренка младшая, Татьяна. Мы приверженцы истинной веры в Господа, а посему хотим быть подале от грязи, которая в миру творится. Отделились мы и стали жить общиной, как маленькое государство со своими правилами. Уж будьте уверены, вы с ними познакомитесь и блюсти их будете, пока здесь находитесь!