(…разумеется, этот список мотивов сделан задним числом, из неизмеримо далёкого будущего—моего нынешнего настоящего, над этой картошкой в этом костре.
Но в том недостижимо далёком прошлом, без всяких мудрёных логических выкладок, я мигом сообразил, что…)
Надо позвать младших в какое-то укромное место и показать им моё владение огнём. Конечно же, самое подходящее место это под кроватью родителей в их комнате, куда мы и заползли гуськом. При виде коробка в моих руках, Наташа шёпотом заохала. Саша молчал и внимательно следил за процессом.
Первая спичка вспыхнула, но угасла чересчур быстро. Второй огненный цветок красиво распустился, но вдруг шатнулся слишком близко к тюлевому покрывалу, что спадало за край кровати вдоль стены. Узкий кончик огня поклонился, сам по себе, вперёд, живая жёлтая сосулька заструилась кверх-ногами из чёрной ширящейся прорехе в тюли. Какое-то время я следил как дыра становится горизонтальной полосой с неровной бахромой огня, а потом догадался что оно значит и крикнул моим сестре-брату: «Пожар! Убегайте! Пожар!» Но эти глупыши остались где были и только разревелись хором…
Я выкатился из-под кровати и побежал через площадку к Зиминым, где Мама и Баба Марфа сидели на кухне и пили чай тёти Полины Зиминой. На моё сбивчивое объявление пожарной тревоги, все три женщины метнулись через площадку. Я добежал последним.
Под потолком прихожей неторопливо проворачивались толстые клубы жёлтого дыма. Дверь комнаты родителей стояла настежь, на кровати родителей под стеной весёло плясали полуметровые языки пламени. Комната тонула в синевато белом тумане и где-то в нём всё так же ревели двойняшки. Баба Марфа сдёрнула матрас и всю постель на пол и влилась в танец торопливо топоча шлёпанцами по огню, выкрикивая под общую чечётку «Батюшки! Батюшки!». Мама звала Сашу с Наташей скорее вылезать из-под кровати. Огонь перепрыгнул на тюлевую занавеску балконной двери и Баба Марфа оборвала её голыми руками. На кухне Полина Зимина грюкала кастрюлями о раковину, наполняя их водой из-под крана. Мама отвела двойняшек в детскую комнату, бегом вернулась и приказала мне тоже идти туда.
Мы сидели на большом диване тесно в ряд, молча. Слушали беготню туда-сюда по коридору, непрерывный шум воды из кухонного крана, отрывистые восклицания женщин. Что будет?. Потом шум мало-помалу унялся, хлопнула входная дверь за уходящей тётей Полиной. Из родительской спальни доносилось постукивание швабры, как при влажной уборке, из туалета – плеск сливаемой в унитаз воды.
И – наступила полная тишина… Дверь открылась. На пороге стояла Мама с широким Флотским ремнём в руках. «Иди сюда!»– позвала она не уточняя имени, но мы трое знали кому сказано… Я поднялся и пошёл получать по заслугам… Мы сошлись в середине комнаты, под шёлковым абажуром в потолке. «Никогда не смей больше! Негодяя кусок!»– сказала Мама и замахнулась ремнём.
Я скрючился. Шлепок пришёлся на плечо. Вот именно шлепок, не удар – не больно ни капельки. Она повернулась и вышла… Ничто по сравнению с тем, что будет мне от Папы, как придёт с работы и увидит руки Бабы Марфы забинтованные после смазки постным маслом…
Когда в прихожей щёлкнула дверь и голос Папы сказал: —«Что за… гм… Что тут у вас такое?», Мама быстро прошла туда из кухни. Что именно она говорит ему слышно не было, но эти вот слова я различил очень чётко: —«Я уже наказала его, Коля»… Папа зашёл в их комнату—оценить ущерб—и вскоре пришёл в нашу. «Эх, ты-ы!»– было всё, что он мне сказал.
Пару дней в квартире стоял крепкий запах гари. Ковровую дорожку из комнаты родителей порезали на более короткие куски. Остатки тюлевой занавеси и сгоревшую постель Папа вытащил на Мусорку через дорогу. Ещё через пару лет, когда я уже умел читать и мне попадался спичечный коробок с грозным предупреждением на этикетке «Прячьте спички от детей!», я знал, что это и про меня тоже.
~ ~ ~
До сих пор ума не приложу что, в том нежном возрасте, не давало мне и на минуту усомниться, будто в будущем про меня непременно будут написаны книги. За что конкретно я не знал, но щёки мои заранее обжигал стыд при мысли, что грядущим описывателям моего детства придётся признать, что да, даже уже большим мальчиком, первоклассником, фактически, я по ночам писялся ещё на раскладушке, хотя у Папы уже просто зла на меня не хватало, потому что в моём возрасте он уже не пудил в постель. Нет! Никогда!.
Или о том ужасном случае, когда по пути из школы домой живот мой скрутило невыносимой коликой, но пока я прибежал домой на унитаз, всё встало и застопорилось на полдороге—ни туда, ни сюда—покуда Баба Марфа, напуганная моим натужным воем, не ворвалась из кухни в туалет, чтобы выхватить кусок нарезанной ПРАВДЫ из сумки на стене и выдрать упрямо застрявшую какашку… Ведь невозможно же писать такое в книге!.
Читать дальше