Влада Багрянцева - Дыши глубже

– Нашел? – в дверь просовывается Любкина голова. – Я на подоконник положила. Собрание старых атласов по анатомии, ты же их давно хотел, Николай сказал, что нашел у знакомого букиниста.

– А это? – я киваю на корзину.

– Это принес курьер, пока ты спал. Я бы за такое душу продала, хотя мрачновато, конечно. Но ты же такое любишь, ты же тво-о-орческая личность.

Люба убегает на кухню, а я, погладив крупный тяжеловатый бутон, провожу пальцами вниз и отдергиваю – оригинально. Шипы не срезаны, и я накололся на один из них. Какое странное ощущение – будто тот, кто прислал розы, знает меня очень давно.

Я беру палитру и выдавливаю на нее все черные краски, что у меня есть: персиковую, газовую сажу, подольскую, виноградную, звенигородскую, шунгит и тиоиндиго. Они советские, в свинцовых тубах, их тоже принес Николай, раздобыл по моему желанию, потому что я начитался, что лучше пигмента, чем в них, нет. И не делают сейчас. Я накладываю мазки на угол холста, который все равно потом придется затушевывать, тяну вниз, до сухого, чтобы было видно цвет на истончении слоя. Накладываю слой на слой, до густоты, беру на кожу самый близкий к цвету лепестков и разогреваю на тыльной стороне ладони – все равно не то. Самым близким кажется виноградный, но все равно он скуден на фоне благородной матовости на краях бутона и бледен в сравнении с его сердцевиной. Я вытираю кисть и бросаю ее в банку к остальным. Есть вещи, которые нельзя передать в словах, запахах и красках, их надо только чувствовать.

Сегодня вечером надо дать ответ. И оба мы знаем, как он будет звучать, ведь хоть на десятый процент, но есть вероятность того, что Дима если не прямым текстом, то намекнет отцу про мою ориентацию. Не могу представить, что тот может сделать – лишить меня наследства, избить до реанимации или сам уехать на скорой с сердечным приступом. Насчет всех трех возможных вариантов я не сомневаюсь, особенно насчет первых двух, ведь все детство меня пороли ремнем за любое отступление от правил. Сначала по заднице, потом по рукам, внахлест, и это было не столько больно, сколько унизительно. Потом, после смерти сестры, отец наказывал только отлучением от развлечений и отсутствием карманных денег. Сменил тактику воспитания, поскольку результат предыдущей оказался очевидно плачевным.

– Это потому, что папа тебя любит, – говорила мать, поясняя великий смысл его поступков, который мне понять не удавалось. – Если бы ему было плевать на тебя, он бы разрешал тебе шататься допоздна и делать что угодно. Как твоей сестре.

Что она, что отец, с тех пор больше не называли ее по имени. Из фотоальбома исчезли фото с ней, ее комнату переделали в спальню для гостей, и иногда мне казалось, что ее не существовало вовсе. Только образ в моем воображении. Возможно тогда же понятие физического воздействия и любви стало для меня неразделимым. Хотя в душе я понимал, что если бьет – значит любит. Просто любит бить.

В плане Димы я пока не понимаю, чего хочу от него: то ли чтоб он отстал и не тревожил мой устоявшийся мирок, то ли чтобы остался в нем. Он меня правда тревожит, сильно: его голос, интонация, с какой он произносит некоторые слова, странные, очень живые глаза, вся его большая, широкоплечая фигура. И особенно запах бальзама после бритья, какой-то знакомый, из детства.

Трудно мыслить здраво, когда от одних воспоминаний возникает желание подрочить. Открыв коробку, которую всегда задвигаю под тумбу у кровати, я достаю самую маленькую пробку с гибким стоппером-кольцом, выбираю гель на водной основе, специально под материал, накручиваю попсу на музыкальном канале погромче, потому что делать это тихо сегодня не хочется. Зажимаю подушку, сложенную вдвое, коленями и сажусь сверху. Если закрыть глаза, взяться за спинку кровати руками и тереться о подушку, то кажется, будто сидишь на чьем-то члене. Поначалу никак, потом кайфово, потом невыносимо до слез, потому что очень хочется вытащить пробку и заменить ее чем-то крупным, рельефным, или хотя бы тонким вибратором на пульте, похожим на электронную сигарету, но я не могу себе позволить кончить быстро и легко. Я люблю иногда оттягивать оргазм, и чем позже он наступит, тем лучше. В этот раз я выпадаю из реальности на пятьдесят шесть минут, и некоторое время после разрядки сижу на кровати, закинув ногу на ногу, чтобы пробка ощущалась лучше и приносила еще больше дискомфорта. После оргазма любой предмет в прямой кишке кажется больше, чем он есть, раз эдак в пять, наверное.