Влада Багрянцева - Дыши глубже

– Именинник наш! – радостно рычит он, провожая меня к ступенькам. – Проходи, дорогой!.. А вот и Сорокин, запоздал ты, дружочек!

За ухом холодит – кто-то из девок сунул мне в волосы свежую розу, срезанный бутон. Я натыкаюсь взглядом еще на одного гостя, появившегося из-за спины, и он улыбается приветливо и немного ядовито – как любой человек, которого не ожидали видеть, но он явился.

В этот раз Дима гладко выбрит, кажется, даже еще пахнет бальзамом после бритья, или мне это только чудится, с такого расстояния не определишь. В черном пальто, а когда снимает его и отдает офику, чтоб тот унес в гардеробную, то и в черной рубашке под черным костюмом. Я сам люблю надевать черное, когда хочу произвести впечатление, потому что кожа смотрится тогда фарфорово-ровной и белой. Дима старше меня, но возраст этот контраст только подчеркивает. У него широкие плечи, отличная осанка – удивительно породистое животное. И это не один я замечаю, потому что мамины подружки, сидящие за одним из столиков, тут же начинают переглядываться и улыбаться, отчего настроение портится еще больше – кому они тут, сучки, нужны? Самой маме? Я бы точно и без них обошелся. На своем-то юбилее, где знакомых из моего круга общения нет вообще, где даже выпивка не под мои вкусы, а собравшихся – коньяк, вискарь, для самых больших ценителей даже портвейн.

– Это Дима Сорокин, мой давний друг, – представляет Добрынин, отослав цыган обратно к сцене посреди зала, где они продолжают тянуть романс о розе, ранящей руку злого командора. – Твой отец, Илай, давно хотел с ним познакомиться, вот, выдался случай.

– А вы всегда в ресторанах знакомитесь с деловыми партнерами? – спрашиваю я, тоже снимая пальто и избавляясь вместе с ним и от цветка, который все равно падает на пол. Его поднимает Дима, кажется, что протянет мне, но отдает офику.

– Впервые, – произносит он, и перед глазами не его лицо, а его рука, стягивающая использованный презерватив. – Я и не собирался приезжать, но когда Толя сказал, кто именно желал бы со мной познакомиться, я передумал. Вы сегодня именинник? Я без подарка, извините.

– Вы меня первый раз видите, о чем вы, какой подарок, – улыбаюсь я, пожимая его широкую, горячую ладонь. Добрынин отворачивается, когда заходят следующие гости, и Дима, улучив момент, наклоняется к моему уху:

– Подарок в машине. Отдам, как только захочешь.

– Да пошел ты, – я выдергиваю руку, игнорируя возбуждающее покалывание в венах и иду к столику, за которым ждут родители.

Стоит ли еще раз уточнять, что тут нет никого, кого бы пригласил я? Большинство из этих людей я вижу впервые, но все они в течение вечера подходят ко мне, чтобы поздравить и перекинуться парой заготовленных фраз. Коробки с подарками относятся в конец зала и складываются на отдельный стол, и вряд ли я вообще их открою, этим обычно потом занимается мать. Под плач гитары – как будто не рождение отмечаем, а похороны, – я потягиваю вино из бокала и смотрю на Диму, который, наклонив голову, очень внимательно слушает своего собеседника – моего отца.

– Сладкие вина лучше всего раскрывают свой вкус с острыми пахучими сырами. К дорблю, например, или горгонзоле подойдут десертные вина семильон, рислинг, совиньон блан. Зрелый сыр можно дополнить и красным вином, например, каберне совиньоном, – поясняет мать, двигая ко мне сырную тарелку.

Глаза у нее блестящие, восторженные, непроницаемые, как бусины. Такие же, как на морде креветки, торчащей из салатника. Пластиковая мама хочет казаться нужной. "Совиньон" она произносит так сильно в нос, будто у нее аденоиды – перестаралась с акцентом.

– Спасибо, мам, это я помню, – говорю. – Я же ходил на уроки этикета. Там было и про это. Я выйду, проветрюсь?

– Снова курить? Мы же договаривались с тобой, что ты завязываешь с этой привычкой, иначе придется обратиться к специалисту и…

– Я. Просто. Проветрюсь. Мама. Тут шумно.

Я почти вываливаюсь на ступеньки из душного зала, накинув на плечи пиджак, отхожу подальше, за угол, и вытаскиваю сигарету дрожащими пальцами. Немного осталось потерпеть – через час можно свалить, прикрывшись завтрашними важными делами, гости все равно тут на всю ночь. Осталось немного. Совсем немного. Было бы в разы легче, если бы Добрынин притащил попсовую певичку из своих протеже, от романсов и гитарного перебора у меня ощущение, словно внутри звенит что-то вместе со струнами. Это что-то из генетического прошлого, наверное – так и представляется моя прабабка с шалью на плечах среди этих "дворян", высокая, с крупными некрасивыми руками, такая чужая среди них и вместе с тем необходимая в такой день.