Влада Багрянцева - Ванечка для шейха

А квартира у нас коммунальная!

А квартира у нас коммунальная!

Хоромы у принца были что надо – ни один коридор до конца не проглядывался, и все такое роскошное, просторное, легкое и воздушное: в светильниках, в золотых завитушках, окнах, мозаиках, цветах и коврах, что только и успевай, что головой крутить, рассматривая. Басыр подтолкнул Ваню, задавая направление, и он пошел вперед, развязно виляя задницей и то и дело зазывающе оглядываясь – почему-то был уверен, что принц шухерится за ближайшей колонной. Леха трусил рядом в предобморочном состоянии, с гулко бьющимся сердцем от страха, жары и влажности, и вместе с ним вошел, а скорее – ввалился в комнату, из которой просматривалась еще одна, судя по всему спальня.

– Сидэть тут, – сказал Басыр. – Ботом Лех… – махнул рукой в сторону, и прежде чем Леха упал в мертвенную бледность, решив, что ему так намекают о скорой кончине, Ваня уточнил:

– В другую комнату?

– Да, – кивнул Басыр, показал на расставленные на покрывале в центре комнаты яства в блюдах и ушел, заперев дверь.

– Короче, прямо сейчас нас никто знакомить с принцем не будет, – подытожил Ваня, скидывая кожанку, которая, казалось, вросла в кожу, пока они шли от машины. – Ля, плов! Леха, плов будешь?

– Сука, Никифоров, какой к хуям верблюжиным плов! – заголосил тот и принялся метаться, то высовываясь в узкое окно, то заглядывая под подушки и обнюхивая углы. Что искал, неясно, но спустя некоторое время успокоился и рухнул рядом с Ваней, который черпал тушеное мясо из блюда куском лаваша, предварительно протерев руки влажными салфетками из большой пачки с арабскими загогулинами-надписями.

– Не кипишуй, – сказал Ванька. – Я с принцем договорюсь, чтобы нас отпустили пораньше. Он будет нас уважать, Леха. Меня точно – я же соска.

– А я не соска, – огорчился Леха, снова глотая слюну от одного вида того, что собирался съесть.

– Ты – Леха. Это тоже хорошо. Дай мне вон ту хрень в пиалке.

– Баранина.

– Собрат твой, короче.

– Заткнись, Никифоров!

Леха уже ржал – значит, тоже приходил в норму. Хотя это было, конечно, нервное.

– Уебан ты, Никифоров! Нахуя ты «брынца» в верблюжью жопу посылал? Я тебя сто, сука, раз просил! Уважай своих подписчиков! Отвечай человечьим языком, а не уебанским! А ты…

– Шо я? Если бы не я, ты бы икру с гнилым сыром никогда бы не попробовал. И на море еще когда бы мы побывали, а? А тут – вон оно, глянь, прямо за окном. Спою ему три серенады, и айда к морю. Сидел бы ты щаз на своем обдроченном диване и ничего бы не увидел, кроме облупленных грязных дворов. А тут – какава красота-то, а?

Если бы еще Ваня на самом деле ощущал то, что говорил, было бы клево. Но если не он, то кто этого дристуна поддержит?

Стоя в соседней комнате и наблюдая в неприметное отверстие за отодвинутой тарелкой на стене за своей ожившей мечтой, Явар не понимал, что с ним творится. С самого утра сам не свой был. И это он-то – отважный сын своего отца и самый рисковый из всех внуков шейха Фахти ибн Абдул-Азиза, кого прославленный дед ставил всем в пример.

Никогда Явар не пасовал перед трудностями – двадцать восемь прыжков с парашютом, погружения с аквалангом и без, охота в джунглях, парапланеризм, скачки, верблюжьи бега, гонки на яхтах и яликах – не было ни одного рискового, адреналинового дела, куда бы не сунул свой точеный нос третий сын Хануха ибн Абдул-Азиза. И отец, и дед гордились – какого мужчину в своем роду вырастили. Но здесь и сейчас Явар спасовал. Перед трудностями не умел, а перед красотой и этим голосом – отступил. Смотрел, слушал и млел, не боясь, что его присутствие за стеной могут обнаружить – менталитет безалаберных русских был им изучен вдоль и поперек, а все благодаря общежитию, в котором он тусовался на общих условиях. Ну, как на общих – ему был выделен целый блок, но отключение света, воды и лифта его касались так же, как и других.

И теперь, видя как Ванья сидит со своим смешным другом у него в комнате, он был рад, что попросил помощи у Данияля. Он хотел поразить своего гостя восточными нюансами, чтобы тот восхитился и с самого начала офигевал, как говорили блогеры, от богатства и красоты его дворца, но забыл, что русские совсем иные и воспринимают окружающий мир иначе. Данияль напомнил. И Явар не пожалел, что прислушался к совету бывшего белоруса, хотя бывших белорусов не бывает, и выбрал другую комнату. Ту Данияль забраковал – подумать только – за арабский санузел. Явар вспомнил, как трудно было ему привыкать к удобствам в России, восседая на унитазе как на троне, и выделил гостю единственную комнату, адаптированную под европейцев.