Франсетт Фел - Израненный (ЛП)

— Он спит? — спрашивает Ной шёпотом, следуя за мной словно тень.

Я не знаю. Выглядит именно так. Он лежит на животе, руки раскинуты в разные стороны, лицом в матрас. Существует вероятность, что он злой или пьяный, возможно, даже оба варианта. Но когда перемещаю взгляд на подушку тёмного цвета, прямо на то место, где лежит его голова, я почти уверен в одном из этих вариантов.

Отцы должны защищать своих детей, они должны быть благосклонны и лояльны. Они должны поддерживать, любить и лелеять тебя, несмотря на ошибки, которые ты сделал. Они должны учить тебя, показывать правильную дорогу, воспитывать, когда ты делаешь что-то неправильно, и позволять учиться на их собственных примерах. Наш отец не делает ничего из этого. Он жестокий садист. От такого человека как он не получишь любви. Этот человек больше похож на демона из плоти и крови. Он охотится на нас, запугивает нас, словно мы его личный запас пищи. Его любовь проявляется в кулаках, побоях и переломах хрупких костей. Моя мама, мой брат и я — никто не застрахован от этого, никто не выше его презрения. Но, на мой взгляд, насилие намного лучше, чем извращённость, которой он заставляет нас заниматься. В подвале есть очень холодная комната, она словно склеп, там слишком яркий свет, который слепит, в ней есть кровать, камера, и время от времени мой двойняшка и я. Он лишал нас гораздо большего, чем просто одежды. Я трясу своей головой, чтобы избавиться от тревожных образов, которые всплывают в моём сознании.

Не моргая смотрю на него, на его лежащее в тёмной луже крови тело. Здесь нет сожаления или счастья, даже нет никакой ненависти. К этому человеку, который засунул свой член внутрь моей матери двенадцать лет назад и зачал меня и Ноя, я не чувствую ничего. Он ничего не значит для меня. Он никогда ничего не значил для меня. Тот факт, что он мёртв — своего рода одолжение человечеству. Хорошее гребаное одолжение.

— Макс?

Я опускаю пистолет. Прямо сейчас в нём нет необходимости.

— Он мёртв, — однако с этим утверждением не приходит чувство облегчения. Я тут же хмурюсь, когда внезапно в мою голову начинают приходить вопросы. Это убийство или самоубийство? Где мама? Она тоже… мертва?

Звук воды в тишине заставляет меня тут же подорваться и бежать ванную, которая находится в их спальне. Из-под двери виднеется небольшая полоска жёлто-оранжевого света, которая становиться больше, когда я открываю дверь. Из наполненной до краёв ванны на кафельный пол выливается вода. Она здесь, лежит в ванной, вода укрывает её бледное, хрупкое тело. Она голая, поэтому мне хорошо видна радуга фиолетовых, зелёных и жёлтых ушибов на её коже. Её руки лежат по обе стороны ванны, и в одной руке она держит оружие. Пистолет, которым, вероятнее всего, она убила чёртового хищника.

— Мам, — Ной отталкивает меня в сторону и зовёт её по имени, страдание в его голосе безмолвным эхом отражается во мне.

— Не походи ближе, — предупреждает она слабым голосом. Она держит глаза закрытыми и откидывает свою голову обратно на спинку ванны. — Мэддокс?

— Да, мам? — она вздыхает, ничего не говоря в течение длительного времени, а затем всё-таки решается на разговор. — Ты старше. Я отослала бы тебя за три минуты до прихода Ноя, — она звучит очень странно. Это не похоже на слабый шёпот, но есть в нём что-то, что я не могу объяснить. Она звучит так отдалённо. Физически — телом — она здесь, но разумом — я не уверен. Я не могу винить её. Она прожила с этим ублюдком намного больше нас. Пятнадцать лет брака с монстром не принесли ничего хорошего.

Она поворачивает голову к нам и смотрит бездонными голубыми глазами на меня и Ноя. Правый глаз опух и закрыт, а вот левый открыт достаточно, чтобы сосредоточиться на нас.

— Ты самый сильный. Ты всегда был самым сильным… — её голос переходит в плач. Она плачет.

Депрессия.

Вот как можно охарактеризовать её голос. И эта депрессия даёт о себе знать. Она постоянно на коктейле лекарств, возможно, когда она была беременна нами, было также. Ксанакс, Прозак, Лексапро, Литий — список можно продолжать и дальше. Они, кстати, стоят в линию позади меня. И все они очень высокой дозировки. Я брал некоторые из них. Не для себя, а на продажу. Пять сотен долларов, которые я выручил от продаж её лекарств детям в школе, потратилось на покупку оружия. На них был высокий спрос, поэтому я и поставлял их. Риталин употребляли и мы с Ноем.

— Я хочу, чтобы ты продолжил оставаться таким же сильным, Макс. Ты должен защищать своего брата. Держи его в безопасности… как и держал всё это время от своего … от этого монстра, — гнев и истеричные всхлипы душат её. — Я не смогла долго удерживать вас от этого. Я позволила ему сделать это с вами. Боже, да какая я после этого мать, раз допустила такое? Мои милые, милые мальчики, простите меня за всё… простите … простите… — рыдания сотрясают её тело, когда она подносит руку с оружием к своей голове. Я хмурюсь и смотрю, как она наклоняет голову в сторону к этой штуке.