Александр Тихорецкий - Из жизни лис

А возможность перевоплощения? абсолютного предвидения? А путешествия во времени? О, какое это чудо! – видеть себя признанной красавицей, где-нибудь на балу, в шикарном платье, усыпанном драгоценностями, окруженной свитой блестящих кавалеров и беззаботно смеющейся их метким остротам! Или другой, гордой и непоколебимой, указывающей на порог какому-нибудь зарвавшемуся негодяю. Видеть себя в сотнях, тысячах ипостасей, переживать взлеты и падения, при этом мановением одной только мысли управляя миллионами судеб, верша историю, зная, что так будет всегда! Потому что она – полноправная хозяйка, никто и никогда не посмеет и не сможет оспорить, вторгнуться, нарушить. И никто и никогда не сможет узнать, разоблачить и высмеять.

Одно только напрягает – необходимость и неожиданность переходов, раз за разом реальность требует к себе. Назойливым звоном будильника, окликом подруги, металлическим голосом преподавателя, – и приходится возвращаться, приходится врать, подстраиваться, притворяться. Прятать темперамент, чувственность, романтичность, камуфлировать душевный диссонанс растерянностью, робостью, стеснительностью, – все эти пертурбации только добавили внутренней убежденности, стимулировали меланхолию и мечтательность. И скрытность, разумеется – любимым временем суток стал вечер, любимым местом – тахта, – можно без опасений сбросить маску, быть самой собой. Читать книжки, слушать музыку, мечтать. А лучше всего мечтается осенью, в такие вот лунные тихие вечера. Когда еще совсем тепло и сухо, и можно не закрывать окно на ночь. Вдыхать ароматы осенних цветов, ловить в сумеречной призрачной свежести едва различимые нотки увядания, дыхание близкой зимы. Угадывать все резче и жестче проступающие контуры, очертания остова, на котором еще совсем недавно цвело, пело, танцевало лето; становилось горько и нежно, грустно и тревожно. Она надевала наушники, включала старенькую песенку, которую так любила напевать мама: «Снова птицы в стаи собираются, ждет их за моря дорога дальняя…», – и мечты уже были совсем не те радужные, в которых, усыпанная бриллиантами, она царила среди лощеных интеллектуалов во фраках. В такие минуты представлялось что-нибудь трогательное, умилительное, душещипательное, галерея амурных пасторалей – чья-либо встреча, примирение, воссоединение. Чья-либо! – конечно, мамы с папой! Ну да! да! – романтик, фантазер! утопия! Но даже если не верить в чудеса – ведь не бывает же так, чтобы всегда было плохо и плохо! черная полоса рано или поздно, всегда сменяется белой! Должна сменяться, во всяком случае! А она верит! верит! И это – ее мечты, ее мир, она здесь хозяйка! у нее здесь всегда – белая полоса!..

И вот уже они идут все втроем (Оля уже взрослая и у нее муж есть!) по парку, и солнце щурится сквозь листву, и птицы поют, и сердце поет, и папа и мама молодые, красивые, влюбленные. И она рядом с ними, тоже красивая, счастливая, любимая, нарядная – все мальчишки так и заглядываются. Да что мальчишки! Вот предположим – в ее царстве все возможно! – в их город вдруг – ну да, так вот вдруг, ни с того ни с сего! – приезжает какой-нибудь известный Голливудский актер! Юный, но уже звезда – фильмы во всех кинотеатрах, фото во всех журналах-постерах. Приезжает, встречает ее и влюбляется без памяти, и они уезжают с ним в его Америку, прямо в Лос-Анджелес, и там женятся. И она тоже снимается в фильмах, и тоже становится звездой, и ее фото тоже – на всех экранах, на всех обложках… А? Чем не поворот? Ведь бывают же у судьбы такие вот зигзаги: из голодранцев – в князья, из прачек – в императрицы. Ведь так хочется, чтобы жизнь была яркой, необыкновенной, так хочется любви, счастья, приключений! А если так не получается – лучше уж умереть молодой, во цвете лет, – и вот уже послушное воображение немедленно рисует траурное, похороны: она в гробу, юная, прекрасная, в подвенечном платье, и у гроба, над ней убивается синеглазый красавец. Рыдает, как младенец, осыпает поцелуями ее безжизненное лицо. И вокруг – полно народу: мама, папа, Оля, Тонька, Сашка Трофимов, и все, все, даже Сашка, тоже плачут, рыдают, просто-таки заливаются слезами. Потому, что любили ее. И любят до сих пор. И только сейчас поняли это, поняли, но – как и всегда – слишком поздно; только и остается – убиваться, терзаться, горевать. И, конечно же, плакать. И Аня тоже всхлипывает, сворачивается калачиком (ну, вылитый Лисенок) под своим пледом и тихонько засыпает, будто проваливаясь в невесомость, отчаливая от берега в густую туманную даль…