Александр Тихорецкий - Из жизни лис

Она встряхнула головой, увидела рядом Тоньку, сжавшую коленки, зажмурившую глаза…

– Эй, – позвала ее Аня, – Тоня…

Она хотела позвать громко, бодро, но голос ломался сухим стебельком, слабенький, бессильный, как и все вокруг.

Тонька раскрыла глаза, полные сонной мути.

– А мы где? Почему здесь? А сколько времени? – она потянулась, зевнула.

Стефан вскинул руку, посмотрел на часы.

– Уже пять часов вечера.

– Как?! – подружки вскочили, как ужаленные. – Как пять часов?

– Так, пять часов. – Стефан будто и не замечал их смятения. – Вы уснули, а я не стал вас будить. Мы с вами хорошо поработали, – добавил он; в голосе – гордость, удовлетворение, – уложились до захода солнца.

Аня посмотрела на Тоньку, прочитала в ее глазах собственные мысли. Хорошо поработали? – да они спалились! По-детски, по-глупому! – угораздило же так попасть! Занятия давным-давно закончились, ни та, ни другая дома не появлялись, сами не звонили, телефоны отключены; «а где вы были все это время?». И все, можно даже ничего не отвечать! Мама вообще могла разволноваться, в школу позвонить, да уже, наверно, и позвонила!

Тонька схватилась за телефон.

– Ну, конечно, сто звонков пропущенных! – она в сердцах ударила кулачком по коленке. – Вот что теперь делать?!

– Ничего не надо делать, – вдруг ответил Стефан, – все в порядке. Мама просто волнуется за тебя. И так у нее будет повод позвонить твоему отцу.

У Тоньки в глазах – растерянность, отчаяние, она бросила Ане гневный взгляд: «Ты? Как ты могла?» – та в ответ округлила глаза: «Что за бред! Когда?».

Стефан вмешался (мысли подслушивает, что ли?), остановил визуальную дуэль.

– Аня здесь ни при чем, Тоня. Ты сама все рассказала.

– Как это? Когда? – Тонька недоверчиво посмотрела на него.

Стефан вытирал руки носовым платком, сейчас он не был ни застенчивым, ни стеснительным.

– Когда я рисовал, еще до того, как уснула. Я же попросил рассказать о себе, вот вы и рассказали.

Вы?!

– И я тоже? – Аня будто окунулась в ледяную воду; сердце ухнуло в бездну – что? что она успела наговорить? Ведь, если Тонька рассказала про себя такое, тогда о чем могла наболтать она сама?

Стефан не выдержал пытки отчаянием.

– Аня, Тоня! Все, что я услышал, останется между нами, клянусь вам! Хотя я все и записал…

Не сговариваясь, подружки переглянулись; Тонька хмуро спросила:

– И куда же? куда ты все это записал?

Стефан показал этюд.

– Вот сюда, – его улыбка была яркой, ослепительной – восклицательный знак в конце предложения.

За всю дорогу они перекинулись лишь парой фраз. Молча стояли на остановке, так же молча тряслись в автобусе, душном и полном тяжелых после работы мужских и женских тел. Не говорили ничего и потом, шагая рядом, угадывая краешками взглядов друг дружку. И думали о Стефане – конечно, о нем, а то о ком же – уже ничего не спрячешь, не спрячешься, не выбросишь из памяти. Вот и что это было? Ворвался в жизнь, в их тихий, мирный мирок, наследил, разворошил, растревожил. И что теперь делать? И что теперь будет? Одно ясно – уже ничего не будет, как прежде…

А ничего и не надо! ну и пусть! пусть! – какие-то хлопья, обрывки (как? почему? зачем?) кружат, облетают глупой ненужной листвой, и хочется бежать, лететь куда-то, без цели, без оглядки, просто так. И хочется все отдать, раздать, раздарить, все, всю себя, пусть останется лишь этот свет, этот полет, это неуловимое жадное звонкое солнечное радужное сильное хрупкое, надежда, грусть, нежность, горечь, гибельное и сладкое головокружение, – будто она – все и ничего одновременно, огромное безбрежное небо подхватило, приняло и несет, и уносит, и она тонет в нем, и все уже неважно, все уже поздно, и все уже бесполезно. И бессмысленно, и безвозвратно, и бесповоротно, и безнадежно…

Тонька шмыгала носом, прятала глаза, прощаясь, неожиданно для самой себя Аня притянула ее, обняла, поцеловала в теплую бархатистую щеку. Потом отвернулась, все так же молча, не оборачиваясь, зашагала к дому. Навсегда обрывая, отчуждая что-то большое, важное, оставляя лохмотья себя на острых шипах неизбежности…

Остаток дороги мелькнул невнятным пассажем, аппликацией сна и реальности; Аня открыла дверь родительского дома, встретилась глазами с мамой. Сердце сжалось, как перед прыжком, но – ничего, пронесло, кажется – никаких вопросов, допросов, никаких даже намеков на разоблачение. Привычное «привет», привычный чмок в щеку, «ужин на плите», – и вот уже мама ушла к себе, тихо затворила за собой дверь. Мама, мамочка, мамуля; устала. Снова, наверно, после занятий – какой-нибудь факультатив, дополнительно-необязательная нагрузка-нервотрепка, а потом еще – сверхурочные, персональные неофиты-кровопийцы.