Александр Говоров - Жизнь и дела Василия Киприанова, царского библиотекариуса - Сцены из московской жизни 1716 года

Когда спустя много долгих лет и еще более долгих зим Василий Васильев сын Киприанов-младший, став уже московским первой гильдии купцом и комиссионером императорской Академии наук, желал вспомнить, как у него все так ладно началось да с чего все так пошло удачно, он представлял себе далекий зимний вечер в канун Рождества 1715 года, по старому счету – седмь тысящ два ста двадесять третьего.

В тот вечер засиделись допоздна за работой в недостроенной еще отцовской типографии, в грыдоровальной [1] Грыдырование – старинное произношение слова «гравирование». , то есть гравюрной, мастерской. Спешил каждый до праздника закончить свой урок, кто при сальном огарке, кто при лучине. Отец, поджав губы и опустя очки на краешек носа, самолично шлифовал готовые плашки. Под деловитый визг напильников и крученье шкива какие уж тут разговоры, но толковали помалу, всё о войне, о дороговизне да о внезапной болезни царя. Впрочем, о последнем более молчали, нежели говорили, но у всякого на уме – что-то станет после Петра? Опять боярщина, сонное царство или наоборот – засилье иноземцев, кулак да взятка?

Вот тогда-то и распахнулась снаружи дверь, как бы знаменуя некий поворот в судьбе младшего Киприанова, и впустила в мастерскую целое облако морозного пара. В облаке этом, словно эллино-языческий бог, явился подмастерье Алеха Ростовцев, который загулял три дня назад. Щеки у него пылали, не то от стужи, не то от бражки, он сорвал с головы малахай и усиленно им размахивал.

– Онуфрич! – взывал он. – Эй, Онуфрич, ты где?

Онуфричем запросто называли отца. Киприанов-старший этим не чинился, хотя в работе никому спуска не давал.

– На торжке-то, Онуфрич, что сказывают, слышь?

Все оторвались от работы, отец остановил крученье станка. Слышно стало, как на воле бесится вьюга, стегает по бревенчатой стене. Алеха, однако, добившись всеобщего внимания, не торопился объяснять, что именно сказывают на торжке. Расстегивал себе полушубок, щелчком сбивая намерзшие льдинки.

– Дверь-то за собою прикрой, гулена! – крикнул ему отставной солдат Федька, который мучился не то от зубов, не то от собственной зловредности, – Да говори, чего знаешь, не томи!

Алеха поднял палец и, оглядев присутствующих, объявил:

– Из Санктпитера из бурха сановник прибыл, наиважнейший!

Вновь завыло шлифовальное колесо, зашаркали напильники. Отец неторопливо протер очки в серебряной оправе, которые ему подарил сам благодетель генерал-фельдцейхмейстер господин Брюс, и склонился над своей плашкой.

О чем только не болтают на торжке! Если бы про царское здоровье какая новость, а сановник – что ж… Сановники теперь, почитай, чуть не каждую неделю наезжают – то подать им новая, то рекрутский набор!

– Грешно вам… – обиделся Алеха, видя, что все от него отворотились. – А знаете, какой на том сановнике чин? – И выкрикнул, ударив себя в молодецкую грудь: – Неудобь сказуемый, вот!

Все засмеялись, а Киприанов-старший, любуясь отшлифованной плашкой, сказал миролюбиво:

– Ну какой же такой может у него неудобь сказуемый чин?

Алеха перекрестился с опаскою и свистящим шепотом сказал:

– Сам господин обер-фискал!

Вот это уж была новость под стать царскому здоровью! Подмастерья переглянулись, а хозяин отложил плашки и снова взялся протирать очки.

– Да-да… – покачал он головой. – Ежели вправду обер-фискал, так что же это значит? Это значит снова гвардии майор Андрей Иванович Ушаков. Тот самый, братцы, который о прошлом годе генерал-фельдцейхмейстера нашего, господина Брюса, в похищении казны многой обвинил… Да что там! Самого Александр Данилыча, светлейшего князя Меншикова, чуть в Сибирь не упек! Грозен батюшка господин обер-фискал, сам-то ласков да обходителен, а мягко стелет, так жестко спать.

– И как же он Санктпитер-то покинул, коль царь там хворый? – спросила баба Марьяна, киприановская домоправительница, которая пришла звать всех на ужин. – Там-то он небось нужней?

– Бунта боятся! – ухмыльнулся отставной солдат Федька сквозь ладонь, которой зажимал больные зубы. – За власть дрожат!

Киприанов прервал его:

– Не тебе бы, Федор, высших персон [2] Персона – лицо, особа; так же назывался иногда и портрет знатного человека. дела обсуждать. Лучше о своих повинностях думай, как их тебе исполнять. Что же до господина обер-фискала, то его наипервейшая забота как раз о том, чтобы никто от повинностей своих отнюдь не ухоранивался!