Александр Тихорецкий - Из жизни лис

Она подошла к Стефану (Тонька делано безразлично замерла невдалеке), – «сейчас, сейчас скажу! А потом убегу и утоплюсь где-нибудь!».

– А почему ты не фотографируешь? Забыл камеру? – что? что ты несешь?

Стефан покачал головой.

– Нет, не то. Как бы тебе сказать… – он задумался. – Я не фотограф, понимаешь? Это не мое. Я не умею фотографировать.

Обрывки мыслей, слов, смазанное, невнятное, кружение-скольжение.

– А разве это так сложно? дети даже фотографируют! – «даже девчонки, вроде меня»! Вот! девчонки! – может, спросить? Да! да! спросить! Напоследок! Вот так, взять и влепить в лоб! Без прелюдий и предисловий – чтобы не было времени врать, выкручиваться! О чем это она? Куда ее несет? Несет, несет, уносит… Зацепиться бы за что-нибудь… Папа! – вот кто ей сейчас нужен! – Вот мне папа рассказывал, – голос предательски дрогнул, – что раньше фотография – это целое искусство было; надо было кучу разных вещей знать. Как это? Экспозиция, диафрагма, выдержка, ну, и всякое такое. А сейчас что? Нажал на кнопку, и пожалуйста, получай свой снимок.

В синих глазах сквозь задумчивость, отрешенность – одобрительное любопытство, грусть.

– Вот то-то и оно. Доступность, простота, все эти пиксели, матрицы, зумы… А в результате пропало главное – способность передать ощущения, возбудить реакцию восприятия (Тонька за его спиной многозначительно подняла вверх указательный палец, снова захотелось ущипнуть ее). Снимок превратился в способ передачи информации, в банальную хронику жизни, не более.

Они медленно брели по аллее. Отчаяние вдруг схлынуло, обнажив пустоту, отмели, слова Стефана врезались в них глубоко, точно, остро.

– Если так подумать – сколько раньше у человека было снимков? Раз два и обчелся. И и все наперечет – по случаю какого-нибудь юбилея, события. А сейчас? Все галереи, все облака переполнены, и каждый – с отметкой, с датой. Люди будто разменивают себя, свою жизнь на тысячи кусочков, на тысячи мгновений, еще немного – и разлетятся по свету, – не вернешь, не соберешь.

Тонька демонстративно зевнула, потянулась.

– У вас там в Швеции что? – все такие умные?

Стефан снова смутился, улыбнулся застенчиво и рассеянно (нет, не получится уйти! не получится!):

– Не знаю, наверно… – он остановился, огляделся – аллея обрывалась крутым склоном, простором, далью. – Так. Кажется, мы пришли, лучшего места не найти.

Тонька подбоченилась, отставила ногу.

– И что? что нам теперь делать? Как прикажешь развлекать тебя?

Стефан доставал из сумки (ну точно – волшебная!) складной мольберт, этюдник, кисточки, краски, отрешенно взглянул на нее.

– Расскажите о себе. Я буду работать и слушать… – он был поглощен приготовлениями, был уже не здесь, не с ними. – Расскажите, как провели день. Что видели, слышали, что запомнилось. О том, как у вас похитили деньги…

Аня хотела что-то сказать, но кто-то вдруг нажал кнопку и все остановилось, замерло, остались только глотки осязания, прямоугольник холста, – словно во сне, сквозь туманистую медленную пелену, она видела, как под рукой Стефана астеничная безжизненность сгущается, наполняется воздухом, объемом, светом, пространством. Как появляются очертания реки, как она оживает тоненькими серебристыми излучинами. Как проступают, прорисовываются берега, – один, схваченный кружевной вязью парапета, и второй, далекий, с узенькой ленточкой пляжа; деревянные настилы сходен, скамейки, раздевалки, шляпки купальных грибков. Как намечаются, вырастают из воды конструкции моста, опоры, ферма, пролет, прямо на глазах наливаются мощью, силой, – еще несколько мазков – и вот уже мост раскинулся, соединил берега, вот появились на нем, на пляже, на набережной люди, – они ходят, загорают, купаются, смеются, разговаривают. Связанные одним днем, одной датой, нанизанные на нее, словно на ось… Запечатленные и запечатанные ею, словно фотографии – в целлулоидные файлы альбомов…

Солнце сверкнуло ослепительным зайчиком, и Ане вдруг представились эти альбомы, много альбомов, соединенных разноцветными нитями, беспорядочно свисающими вдоль одной, самой большой, самой толстой, уходящей куда-то далеко и ввысь. И от этого нагромождения голова закружилась, ушла земля из-под ног, но голос Стефана тут же подхватил, вернул в действительность.

– Ну, вот и все, – он рассматривал этюд. – Что скажете, девушки?

Аня облизнула пересохшие губы, очень хотелось пить. Все плыло перед глазами; и Стефан, и аллея, и набережная с рекой – все казалось удивительно бледным, бесцветным, будто выжатым досуха. Зато картина жила, затягивала, будто омут; казалось, стоит только задержать взгляд и можно провалиться, исчезнуть, раствориться. Морок какой-то, наваждение…