Виктория Мальцева - За мгновения до...

Я открываю рот, чтобы ответить, но не могу выдавить ни слова. Моей глупой башке становится очевидной вся масштабность последствий моей неудачной шутки.

— Нет… Я пошутила.

Его лицо меняется, мягкость и нежность исчезают, уступая место холодности.

Слёзы всё-таки хлынули. Вначале размыли серьёзное лицо Дамиена, затем потекли по щекам.

— У меня была задержка почти три недели, но сегодня всё случилось. До того, как я сказала про беременность, — докладываю, всхлипывая.

Дамиен кивает и переводит взгляд на свою руку, всё ещё прижатую к моему животу. И только теперь я замечаю, как именно она прижата — плотно, пальцы растопырены так, словно хотят защитить, спрятать. Моё сердце сжимается, когда до мозга доходит, какое именно решение он принял в машине.

— Тебе нужно было сказать мне о задержке, Ева. Ждали бы новостей вместе.

Я снова всхлипываю, а Дамиен обнимает меня, обеими руками прижимая к себе:

— Такими вещами не шутят, Ева.

— Как ты мог поверить, если всегда предохраняешься?

— Презервативы не дают полной защиты, в жизни возможно всякое. И я не поверил.

— Нет?

— Нет.

— Почему?

— Правду ты бы совсем иначе рассказала.

Моя глупость безгранична.

— Ты поэтому так разозлился? Что я шучу на такую тему?

— Именно поэтому.

Он прижимает меня ещё крепче:

— Но зная твою взбалмошную натуру, пока мы ехали в машине, я допустил с 5 % вероятностью, что это могло бы быть правдой. И знаешь, что случилось?

— Что?

— Где-то посреди дороги я вдруг увидел спальню, свой матрас и нашего сына, заползающего к нам утром. Он метил ровно в середину, чтобы лечь между нами, и ты возмущалась, что тебе не дают спать, — усмехается. — А я подумал, что нужно завести ещё детей, чтобы они лезли по утрам друг к дружке, а не к нам. Потому что ты любишь утренний секс! — добавляет улыбающийся и довольный собой.

— Почему сын? Это могла бы быть и девочка! — я уже почти успокоилась и рассуждаю о своей никогда не существовавшей беременности.

— Нет, я точно знаю, что первым у меня родится сын, — заключает.

И я вздыхаю.

— Мы должны рассказать родителям «о нас», — в тот вечер Дамиен впервые озвучил давно стоящий вопрос.

— Ещё рано.

— Нет, пора. Мы многое поняли в последние месяцы. Изменились оба. Выросли каждый по отдельности и вместе.

Шестое чувство — оно есть. Иначе, как и чем объяснить панический страх перед родителями? Боязнь того, что они узнают, и весь этот выстроенный замок счастья растает как сон? Они вмешаются или вклинят меж ещё слишком свежих кирпичей свои нравоучения, предупреждения, предосторожности, и наше строение развалится, не выдержав напора?

Одни и те же мысли почти ежедневно бороздят моё сознание, апеллируя тем, что вечно скрывать нашу с Дамиеном романтику не удастся в любом случае, так какая же разница, когда во всем сознаться? Раскрыться?

«Чем позже, тем лучше» — таинственно вещает мое шестое чувство. И я ему доверяю.

Парк «Бёрнабийская гора» стал нашим излюбленным местом для бесед: лежишь себе на зелёной травке и смотришь на голубое весеннее небо, на простирающиеся вдали заливы или полотно раскинувшегося вдоль горизонта даунтауна Ванкувера, даже Львиный мост виден и, конечно же, снежные сопки горной гряды на севере. Но самое замечательное в эти счастливые мгновения — мы, всё глубже и лучше познающие друг друга:

— У тебя есть мечта?

— Да! А у тебя?

— Сложно сказать. Я так много всего хочу, что не уверена, можно ли эти желания назвать мечтами. Их слишком много! А ты?

— У меня есть одна вполне конкретная.

— Какая?

— Я хочу каждый день возвращаться в свой собственный большой и уютный дом и всегда находить в нём тебя! А позже — тебя и наших детей. Пятерых!

— Пятерых?! — поднимаюсь на локте.

— Ну, можно четыре, если пять слишком много для тебя, — хитро щурится. — Но не меньше четырёх!

— Если ты рассчитываешь на меня…

Толкаю его кулаком в бок, но договорить не успеваю: Дамиен резко опрокидывает меня на спину и, нависнув, с чувством прижимает мои бёдра к земле:

— Ты и только ты родишь моих детей, понятно? — шепчет в губы. — Всех четверых… или пятерых!

— Вот же ты самоуверенный! — смеюсь, стараясь его спихнуть.

Но Дамиену не до шуток — он упрям и непоколебим, потому что в нём давно уже созрело нечто важное. И он пытается об этом сказать:

— Впервые я это понял ещё с записью в твоём телефоне… когда хотел удавиться от боли. Разогнаться на максимальной скорости и вылететь с моста, так, чтобы ни единого шанса, Ева! Так больно мне было… А потом, когда остыл, просто понял, что это не ты, это не могла быть ты. Но знаешь, что главное?