Виктория Мальцева - Вечность после…

— Дамиен…

Боже … Господи, зачем ты дал ей этот голос? Зачем сделал меня таким зависимым от него? Зачем?

Несколько звуков, всего лишь моё имя, и я готов упасть на колени. Готов целовать её руки и не только их.

Стараюсь видеть в ней просто женщину, просто сотрудника, пришедшего по какому-нибудь очень важному делу. По вопросу нежелания моего главного актёра сниматься, например, в наполовину отснятой картине. Я должен сосредоточиться, сфокусироваться на проблеме…

Её каштановые волосы распущены, и мои мысли рвутся к памяти, всё ещё хранящей их запах. Руки помнят их мягкость и ощущение шёлка, рассыпанного на пальцах. Я пропускал эти пряди сквозь них сотни раз, когда мы занимались любовью. Тысячи раз, когда мы целовали друг друга.

Я не хочу смотреть, но всё равно вижу её губы. Те самые, которые до сих пор сводят меня с ума, вкус которых я столько раз пробовал своим языком, и вот уже годы напролёт стараюсь забыть. Изо всех сил пытаюсь не думать о том, что другие губы, которые целую каждый день, не те. Заставляю себя чувствовать то, что должен, обязан, потому что муж.

Ева видит мой взгляд, застрявший там, где ему не следует быть, и нервно сглатывает. Я отворачиваюсь, усилием воли переключаю внимание на монитор, стирая запретные образы из памяти, давя желание рвануть, перевернув этот чёртов гламурный стол вместе со всем содержимым, подлететь к ней и целовать, целовать, целовать. Прижаться к её губам своими, раздвинуть их и…

— Дамиен… — вновь пытается начать разговор.

— Да, Ева, я слушаю, — мой голос официален.

Я профессионал. Давно уже. Редко что может выбить меня из колеи, да почти ничто. Только Ева… но даже она теперь не самое важное в моей жизни.

— Дамиен, я… люблю тебя!

Если бы эти слова были сказаны при иных обстоятельствах, у меня бы, наверное, случился инфаркт. Но в данную секунду, в этом отрезке моей жизни я жду их меньше всего.

Отрываю невидящие глаза от монитора, стараюсь собрать разбежавшиеся мысли в одной точке, сфокусироваться и понять, что происходит:

— Что случилось, Ева?

— Ничего. Я просто… должна была сказать тебе об этом. Чтобы ты знал.

И спустя мгновение добавляет, вымучивая улыбку:

— Да, просто хотела сказать.

Встаю. Встаю, потому что зуд в теле не даёт сидеть. Набираю в грудь воздуха, медленно выдыхаю, надеясь, что за это время найду подходящие слова, но это… не так просто. Нет ни одной, ни единой, чёрт возьми, идеи!

А она смотрит на меня в упор. Ждёт.

— Ева… Ева, я женат. У меня семья, понимаешь?

— Да, конечно, Дамиен.

Господи, опять это её «Дамиен»! Если б только можно было запретить ей в принципе произносить моё имя, было бы легче. Намного легче.

— Я всё понимаю, слишком много времени прошло. Слишком, — соглашается, а на лице мука.

Её словно ломает. И я не знаю, какими должны быть мои слова и действия:

— Не в этом дело…

Меня разрывает изнутри, рвёт на грёбаные ошмётки. Чувствую, что совершаю ошибку, делаю не то, что мне действительно нужно сделать, но разум твердит своё настойчивое «Будь мужиком! Нельзя!».

— Хотя… не думаю, что враньё сейчас нам поможет, Ева. Да, ты права: дело именно в этом — всё изменилось.

— Настолько, что ничего вернуть уже нельзя?

Твою ж мать! Она смотрит на меня снизу вверх и плачет, как маленькая девочка. Ей Богу, плачет! Никогда в детстве, когда и в самом деле была девчонкой, я не видел её слёз! Ей было больно, тяжело, порой невыносимо тяжело, но слёз я никогда не видел. Теперь вот вижу: обильные, крупные капли щедро скатываются по её щекам и падают на светло-жёлтую футболку.

И я не выдерживаю, не могу справиться с желанием вытереть её щёки ладонями и прижаться своим лбом к её лбу. Я хочу поцеловать её, прильнуть всем телом к её, такому хрупкому и такому родному. Но есть нечто, что делает это невозможным. Несбыточным.

— Ева, — шепчу в её губы, всеми силами сдерживая желание прикоснуться к ним своими, — Ева, я тоже люблю тебя, и буду любить всегда, до самого последнего своего дня, последнего вздоха, последней мысли, на какую окажусь способен. Но теперь… сейчас уже, действительно, слишком поздно, Ева! Мелания, возможно, беременна… Мы планировали и планируем ребёнка, понимаешь?

У неё вырывается то ли выдох, то ли стон, и я знаю, как ей больно. Знаю. Очень хорошо знаю свою Еву, знаю, чего ей стоило прийти ко мне. Знаю, как она боролась с собой, своими страхами, гордыней, принципами. Понимаю, что переступила через самый большой разделявший нас барьер — собственную мораль. Она отказалась от всего, из чего была сделана её личность, чтобы найти меня и признаться в главном: что всё ещё и несмотря ни на что ЛЮБИТ.