Дмитрий Быков - 66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

Эмили впервые в жизни посмотрела «Сердце ангела» — странный и страшный фильм Паркера, полный лейтмотивов, намеков, хитросплетений... Она любила Микки Рурка, хотя он казался ей не слишком интеллектуальным и человечным. Но было что–то такое в его глазах, вкрадчивых движениях, чуть полноватой, но крепкой фигуре... Она слышала, что Микки — боксер и по сей час неплохо выступает на профессиональном ринге. Слышала она и то, что количество его женщин давно измеряется чуть ли не четырехзначной цифрой, что образования у него никакого, что он строит собственный дом в Голливуде, надеясь всех перещеголять и потому берясь ради прибыли за самые ничтожные роли. Она знала, что в детстве и ранней юности Рурк принадлежал к лихой и разбитной банде, которая терроризировала все окрестные кварталы, как банда «Алекса» из «Заводного апельсина», хотя, разумеется, без такого садизма... Главной добродетелью в этой банде считалось количество сексуальных подвигов. У всех, кто в компании состоял, на половом члене была татуировка, — была и у Микки, сообщала дотошная журналистка, видимо, эмпирически путем подтвердившая свои основанные на слухах догадки. Что ж, по понятиям Эмили, ради рекламы можно было трахнуть и журналистку...

Небывало откровенная и столь же небывало эстетская, единственная на весь фильм истинно эротическая сцена, в которой Микки Рурк безумствовал в постели с молоденькой негритянкой — дочерью собственного героя, которую потом убивал, выстрелив ей из пистолета между ног, — эта сцена произвела на Эмили глубочайшее впечатление. Там тоже хлестала вода в протекающий потолок, а затем кровь проступала на потолке и на спине Рурка — метафора возмездия, отчаяния и кровосмесительства. Негритянка была очень молода и еще более красива, чем в фильме «Вестсайдская история».

Когда Эмили возвращалась с сеанса со своим одноклассником Питером, ей претили его тупые, прыщавые остроты:

— Почему, ты думаешь, он ей выстрелил между ног? В таком месте у такой женщины не то что кое–что — и пистолет кончит. Пистолет просто кончил, и все дела.

Эту остроту Питер повторил раза два или три — настолько она ему нравилась и как свидетельство знания жизни. На самом деле в их классе вовсе не было распутства.

В тот же день, вечером, Эмили уселась в ванную, чтобы с полчасика поблаженствовать. Она думала о Рурке, о кровосмесительстве, он стоял перед ней ясно, объемно и живо. И только тут она заметила, что при этом гладит себя между ног. Рассказать кому–то? Никогда в жизни! Признаться себе самой? Но она даже не вполне отождествила то, о чем писали в книгах как о занятии вредном и постыдном, со своими ощущениями. Представила мужчину, который нравится, и при этом... ну, совсем немного... погладила себя. Это было действительно очень приятно. И, может быть, только в эти десять минут она думала о чем угодно, кроме того, как она выглядит со стороны.

С тех пор ее сознание не отключалось. И она всегда знала, как выглядит со стороны.

Хотя, быть может, забудь она об этом на секунду — она выглядела бы лучше?

Но темная страсть не для нее. В конце концов, здесь, на диком берегу, где люди просты и естественны; здесь, в полуразвалившемся здании, которое только и жило благодаря чужой любви; среди развалин, которые с завистью или снисхождением всезнания наблюдают за чужой жизнью, за самым живым, что в чужой жизни может быть... Это поэтично, это не отвратительно, но это странно и возможно только тут.

Флавио приехал через двадцать минут. Она сидела на берегу, подперев подбородок кулачком. Рабочие по-прежнему бездельничали, но на вполне законных основаниях: начальства не было, а рассматривать тоненькую иностранку как надсмотрщика им не приходило в голову. Эмили смотрела вдаль, в океан, который к вечеру собирался по-настоящему штормить. Волны позеленели, они росли, гулко бились о плоский берег, с шуршанием растекались пенным кружевным узором по отглаженному песку.

Всю дорогу до гостиницы Эмили была, как обычно, вежлива, но тиха и немногословна.

— Вас никто не обидел? — спросил Флавио со своим милым акцентом. — А то ведь эти наши лоботрясы и головорезы, я знаю...

— Ваши лоборезы и головотрясы, — улыбаясь, сказала Эмили, — были тише воды, ниже травы.

Черт возьми, что это со мной, подумала она. Завидую я, что ли, этой мулатке?..

До восьми, до свидания, оставалось еще двадцать минут. Эмили взбежала на ступеньки отеля, прошла через холл, вскочила в лифт, так и не почувствовав прицельного, в упор следящего за ней, насмешливого и властного взгляда.