Дмитрий Быков - 66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

Мулат словно подкидывал ее вверх, сжимая ее ляжки, иногда освобождая одну руку и так же яростно хватая ее за грудь, и было слышно его громкое, частое дыхание. Это был танец первобытной страсти среди руин. Струйка воды стекала по стене, струйка штукатурки сыпалась с потолка. Своей любовью они разрушали собственное убежище. После одного из самых резких толчков — они становились реже, но ярость нарастала, — стена дала трещину, и вода из проржавевшей трубы, ржавая, холодная вода хлынула потоком. Но она не могла охладить их разгоряченных тел. Мулатка, запрокинув голову, ловила открытым ртом капли. Вода стекала с ее губ. Она вцепилась ногтями в плечи мужчины, сама поднимаясь и опускаясь в такт его движениям, вторя им со звериной безошибочностью.

Эмили впервые видела это. Она, естественно, не избежала порнофильмов и эротического искусства, посмотрела почти все, о чем говорили в колледже, прочла Балли и Миллера, Арсан и МакНил. «Девять с половиной недель» казались ей пустоватым фильмом — она предпочитала роман, где и герои выглядели человечнее, и мотивы их поведения объяснялись проще. Да и вообще сексу уделялось слишком много внимания во всем этом — Господи Боже ты мой, было бы из–за чего сходить с ума, когда для думающей и способной женщины в мире столько возможностей реализации! При минимуме эротических переживаний — несколько поцелуев, влюбленностей, вполне платонических, и любования своим цветущим и свежим телом перед зеркалом — Эмили прекрасно отдавала себе отчет, что силы, дремлющие в ее теле и душе, ей и самой не вполне подконтрольны. Но то, что ее ждет, — это совсем другое дело, другая судьба, ее судьба. А происходившее перед ней сейчас... Нет, она не стыдилась того, что подглядывает. Нет, это не было стыдно, тем более — в первый раз она присутствует при... Почти участвует. Но... это не может быть тем, о чем она читала. Она читала о кратковременном, часто случайном удовольствии, дополняющем жизнь богемы, приятно разнообразящем монотонность будней, — не более того! Здесь же перед ней была страсть, живая, пугающая, не страшащаяся ничего и никого. Этих двоих, даже одетых, даже поврозь, невозможно было бы представить в современном городе. Перед ней буйствовала, не желая смириться, не желая остановиться, — буйствовала и длилась темная, чудовищная стихия, в которой не было почти ничего человеческого. Как могут общаться на людях эти двое? Обмениваясь случайными взглядами, понимающими улыбками, томительными рукопожатиями? Может ли быть между ними духовная близость, нужна ли им она? Или — только стихия, только сжигающий, жаркий, безрассудный поток страсти? Повторится ли это у каждого из них с другим или другой? Как можно шутить над этим, сводить это к развлечению, к удовлетворению потребности («стакан воды», о котором так шумели во времена сексуальной революции пятидесятых!) — как можно не пугаться этого взрыва стихии, буйства? Может быть, если их так кидает друг к другу, у них есть и духовное, тайное, внутреннее родство? Нет, едва ли. Как правило, речь идет о простом сходстве темпераментов, раскрепощении скрытого. Не случайно так безумно швыряет друг к другу короля и прачку, богача и бродячую артистку-танцовщицу, подлеца и святую, святого и последнюю портовую тварь... Это голос чего–то более древнего, загадочного и непостижимого, чем разум.

Мулат в последний раз подбросил девушку, крепче прижал ее к себе, впился зубами в ее плечо. Она снова запрокинула голову, застонав протяжно и сладко. Эмили представила, как горячая тугая струя ударяет в ее чрево. Мулат опустил ее на землю, но не отошел. Теперь они целовали друг друга — тихо, нежно и благодарно. Девушка гладила его плечи, он стоял, уткнувшись лицом в ее волосы.

Краснея, Эмили сбежала по лестнице. Они вряд ли услышали быстрый стук ее каблучков. Им было не до того. Да если бы и услышали — преследовать ее сейчас у них не было ни времени, ни сил. Ни желания.

А вот так забываться Эмили никогда не умела. Она всегда следила за собой со стороны. Впрочем, нет. Один раз...

Это было, когда ей едва исполнилось пятнадцать. Она тоже созрела и развилась рано, и в пятнадцать лет на нее уже заглядывались, хотя высокие скулы, строгие глаза, аскетические очки в простой оправе — все в ней говорило об уме, воле, решимости, а с такими девушками, знает на Западе каждый, лучше не связываться, пока они сами не сочтут себя готовыми к любви. На Западе такие отважные девчонки еще не перевелись: приставать к ним прежде, чем смягчатся их взгляды и будет достигнута некая, им одним известная цель, — дохлый номер.